Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Попутчик тем временем, покашливая в кулак, устроил свои вещи, устроился сам, и, поёрзав на сиденье, решил завести разговор.

— Простите, месье, — начал он, с некоторым усилием подбирая слова, будто вспоминая полузабытое, — мы, кажется, некотором образом попутчики? Позвольте представиться — Бутраков Алексей Дмитриевич, помещик и отставной военный, да-с…

— Но это, месье, дело прошлого, знаете ли! — неловко побагровев, спохватился Алексей Дмитриевич, кашлянув в кулак, — Ещё до всего этого…

Он сделал странный жест рукой, волнообразно поводя её перед лицом, будто отмахиваясь от мошки.

— Да-с… до всего… — покивал мужчина, неловко дёрнув плечом на паузе, — Война, знаете ли, она никому…

Окончательно смутившись, он побагровел ещё сильнее и замолк, пряча смущение за надсадным кашлем в кулак.

— Аксель Эльзассер, — когда пауза стала вовсе уж неприличной, коротко, продавив желание отмолчаться или сказать что-нибудь этакое, представился попаданец, едва заметно склонив голову.

— Вы француз, не правда ли? — не обратив внимание на откровенное на нежелание общаться, невесть чему обрадовался попутчик, выдохнув и быстро заговорив, торопясь выталкивать из себя слова, комкая самым решительным образом, — Это, знаете ли, чувствуется! Все эти манеры, стать… франки, знаете ли, благородная нация! У вас даже крестьяне, они такие, знаете ли…

Снова неопределённый жест рукой и неловкая пауза, будто предполагающая, что собеседник сейчас глубокомысленно вскинет бровь, покивает и договорит за него, после чего разговор пойдёт по некоему алгоритму, привычному Алексею Дмитриевичу.

Попаданец, впрочем, не спешит придти на помощь, равно как и не демонстрирует переизбыток дружелюбия, держась с вежливой отстранённостью…

… или вернее — настороженностью. Вежливой.

Паровоз дёрнулся, загудел, выбросил клубы чёрного едкого дыма, и состав, несколько раз судорожно отряхнувшись всей своей шкурой, с морской тошнотной раскачкой начал выбираться с вокзала, и разговор встал на паузу. Пассажиры, спасаясь от едкого дыма, тут же прикрыли ставни, так что в купе стало довольно-таки темно.

— С вашего позволения… — буркнул помещик, пересаживаясь поближе к окошку и приникая глазом к щелочке. Ванька, чуть помедлив, последовал его примеру, глядя на уплывающие вдаль перроны и провожающих. Видно не то чтобы хорошо, но паровоз пыхтит вовсе уж отчаянно, да и ветер, будто назло, кидает клубы дыма в их сторону.

Вскоре, впрочем, топка паровоза прогрелась, дыма стало изрядно поменьше, да и ветер сменился, так что они рискнули открыть окно, глядя на парижские пригороды, мелькающие за окном с просто невообразимой скоростью, чуть ли не под двадцать миль в час!

От скорости, от видов, от острого осознания времени, в котором он оказался, и в котором отныне вынужден жить, попаданца охватила тоска, так что он не сразу понял, что русский помещик уже возобновил разговор, и, подбирая слова и постоянно запинаясь, рассказывает что-то.

— Я, знаете ли, в отставку ещё до… — попутчик замолк, замялся, не зная, как лучше сказать, — до известных событий вышел! Штабс-ротмистр в кирасирском полку, это довольно-таки серьёзно!

Он приосанился, разгладил усы и положил левую руку на бедро, зашарив было в поисках эфеса, но не найдя, кашлянул смущённо.

— Всякое, знаете ли, бывало… — он выпрямился ещё сильнее и важно покивал в такт мыслям, — Всерьёз не воевал, но и внутри Империи бывает, знаете ли, неспокойно, да-с… Но вот наследство получил, и пришлось в отставку подавать, имение в порядок приводить! Ну а потом, изволите видеть, мы, знаете ли, тоже патриоты, да-с! В ополчение записался…

Слушать эти откровения Ваньке тяжело, да и смесь французского с нижегородским, это то ещё мучение! Словарный запас у отставного штабс-ротмистра вполне приличный, но несколько громоздкое и не всегда правильное построение фраз, очевидное отсутствие языковой практики и тяжёлый акцент делают его речь более чем непростой для восприятия.

— … я, знаете ли, не трус, но наше дворянство, ну то есть губернское, — без нужды уточнил попутчик, — упросило меня, знаете ли, снабжением заняться. Это ведь, если кто понимает, тоже фронт, да-с… те ещё боевые действия подчас!

Бутраков пустился в рассуждения, перемежая их воспоминаниями, подводя всё к тому, что он, русский дворянин, занимаясь снабжением войск, проявил чудеса героизма и здравого смысла, едва не договорившись до того, что это де не на Бастионах под пулями, бездумно! В тылу, в снабжении, вот где настоящий героизм требовался, и полководческие таланты, да-с!

Попаданец, в бытность свою лакеем, слушавший подобные разговоры, десятки, если не сотни раз, остался к подобной риторике равнодушно, но не без труда удержал лицо, слыша знакомые имена, номера полков и географические названия…

… вот только интерпретация!

Он, зная ситуацию со снабжением не понаслышке — сперва как писарь при штабе, потом как ополченец при бастионах, и, наконец, как лакей чиновника, непосредственно занимавшегося снабжением, понимает много больше, чем, очевидно, хотелось бы попутчику…

… и это совпадение заставляет попаданца ещё больше нервничать!

А попутчик, как назло, сыплет именами и фактами…

… и ведь близко всё, близко, чёрт подери! Понятно, что это не морской бой, да и не видел он этого чёртова Бутракова…

' — … а вот наоборот совсем не факт! — пришло в голову попаданцу, — может, и пересекались где! Понятно, что на лакеев никто внимания не обращает, но…'

Это самое чёртово «Но» бьёт набатом в груди, и каждое слово, каждый жест попутчика разбирается на составляющие. Где подвох⁈

А если подвоха ждать, если его искать…

… и если разного рода двусмысленности могут маскироваться незнанием языка, то удивительно ли, что он его находит⁈

' — Сам себя накручиваю, — попытался было успокоиться Ванька, зная не понаслышке, сколько разного рода чиновников военного ведомства, интендантов, ополченцев от дворянства и прочих маркитантов крутилось по тылам, зарабатывая себе кто копеечки, а кто и кресты к ним, — совпадение! Смысла нет такую сложную игру затевать. Никакого!'

Бутроков же, посчитав, что достаточно расшаркался комплиментами, перешёл к осторожной, с множеством реверансов, критике французской армии.

— Некоторая, знаете ли, театральность… — он неопределённо поводил руками, не вдаваясь в подробности, — излишняя, на мой взгляд, знаете ли! Да и солдаты ваши, слишком они, знаете ли, высокого о себе мнения, да-с!

— У нас же как? — он подкрутил ус, — Приказано умирать, ну и идёт… а за что и почему, так офицеру виднее!

По-видимому, у Ваньки, провалившегося после таких откровений снова на Бастионы, что-то отразилось в глазах…

— Впрочем, чего это я⁈ — несколько нервно рассмеялся попутчик, — В каждом монастыре… в