Лилит - Никки Мармери

мое замешательства. – Я же тебе как-то говорила: я обладаю памятью всех своих предков. Поэтому я и узнала тебя: по тому бессчетному множеству раз, когда ты бодрствовала над колыбельками моих матерей. Поэтому я и знаю, что Иоанна не сестра мне. – Мариам подмигнула. – Она утверждала, что это было чудесное зачатие. Дар Божий. Но там не было ничего чудесного. Все было совершенно обыкновенно, потому что зачали меня в насилии, когда сама Иоанна была еще почти что ребенком.

Я осознала все бремя печали и любви Иоанны к этой несносной женщине.

– Так еще хуже! Разве ты не могла покинуть бедняжку со словами утешения?

– Какой толк в утешении? – пожала плечами Мариам.

Камыши глубоко согнулись под пролетевшим сквозь них вздохом ветра. Я увидела девочку Иоанну, обесчещенную и напуганную. Если Мариам была от моего рода, то и мать ее тоже была среди моих дочерей. Ее убили бы за грех вынашивания ребенка вне брака, если бы родители Иоанны не скрыли преступление и не вырастили малышку как собственную дочь.

Мариам шла рядом, блаженно вслушиваясь в шепот листьев тамариска.

– Значит, у вас было кое-что общее, – заметила я ей вслед.

Она остановилась и обернулась.

– Что?

– У тебя с Иешуа. Вы оба рождены чудесным образом.

– Чудесных рождений не бывает! – рассмеялась она. – Только обычные уловки.

* * *

Мы обошли стороной величественную Антиохию и пошли на запад через Тарсус, Листру и Пергу.

Страхи Мариам оказались не напрасными. Толпы людей, к которым мы обращались на рынках, в портах, во дворах синагог, не горели желанием слушать женщин. Они шикали, издевались над нами, швырялись яйцами и гнилыми фруктами. Но когда удавалось не обращать внимания на брань мужчин, женщины проявляли к нам внимание. Они опускали на землю корзины с рыбой, чтобы послушать, просили детей замолчать и успокаивали навьюченных ослов.

– Представьте себе древо, – говорила Мариам звучным голосом, чуть запинаясь на малознакомом греческом языке. – Его листва прекрасна, а плоды изобильны. Звери полевые находят под ним тень, птицы небесные селятся в его ветвях, и все живое кормится от него. Что же есть это древо, если не наша Святая Матерь? Она есть древо жизни для тех, кто внемлет Ей. Счастливы все те, кто приемлет Ее. Растущая у ручья, Она приносит плоды каждый сезон. Ее листва никогда не вянет. Она есть мудрость более чистая, чем рубины, Ее знание дороже золота. Она есть круговорот лет и путеводный свет звезд. Она жужжание пчел и рев диких зверей. Она есть нежный ветерок и бушующие волны.

Мужчины глумились, но женщины слушали.

И мы продолжали.

В каждом городе и в каждой деревне она сразу же шла туда, где собирались люди. Если там были другие проповедники – обычно из тех, кто нес новую религию: множащиеся последователи Иешуа, – Мариам разворачивалась и уходила. Нередко мы прибывали куда-нибудь, запыленные и усталые с дороги, только для того, чтобы сразу же уйти, даже не перекусив и не испив воды, чтобы подкрепить силы.

Все изменилось в Мире, городе в Ликии.

Мы пришли в порт, когда горы на горизонте уже слегка припорошило снегом. Гробницы, высеченные в скалах, отбрасывали на город мрачную тень. Голуби пикировали на улицы из зияющих дыр, напоминая мстительных духов.

Поднимаясь к акрополю, мы увидели толпу на склоне холма. На каменистом пригорке над публикой возвышался проповедник. На нем были простые коричневые одежды, в руке он держал посох, а колени у него подгибались. Он был лысый, с окладистой бородой на иудейский манер.

До сих пор Мариам никогда не приближалась к толпе, но на этот раз спросила прохожего, как зовут проповедника.

– Павел, – ответил тот.

Тот самый, что проповедовал в Дамаске, когда мы пришли туда.

Пророчица подошла к толпе и встала в сторонке, где чахлые кусты кермесового дуба отмечали место, отведенное женщинам, подальше от стоявших в первых рядах мужчин.

Речь была обычной.

– О, несмысленные ликийцы! – кричал проповедник. – Скоро же вы отворачиваетесь от Него, призывавшего вас к новому учению. Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое, ибо и я принял его и научился не от человека, но через Иисуса Христа. Кто прельстил вас не покоряться истине?

Мариам опустила на лицо ягодно-красную вуаль и скрестила руки на груди.

– Закон был для нас детоводителем ко Христу. По пришествии же веры мы уже не под руководством детоводителя. Нет ни иудея, ни эллина, ни раба, ни свободного, ни мужского, ни женского. Все вы едины во Христе.

– Ни мужского, ни женского? – раздался язвительный голос Мариам. – Так мы что, все сыны Божьи?

Проповедник обернулся. Ветер раздул волосы за спиной Мариам, и они оплели дубовые ветки. Ее голова была гордо поднята, черные глаза сверкали.

– Ни женского! – повторил Павел.

Толпа одобрительно загудела.

– Значит, мы с тобой равны? – спросила Мариам.

Слушатели всколыхнулись, словно океан под первым дуновением штормового ветра.

– Не равны! – воскликнул проповедник. – Ибо не мужчина был сотворен для женщины, а женщина для мужчины! Разве не был Адам создан раньше Евы? И не Адам подвергся искушению, а женщина согрешила.

Гул толпы усилился. Сквозь мужские крики пробивались и высокие женские голоса.

– И все же! – Проповедник поднял посох, чтобы заставить толпу умолкнуть. – Женщина может найти спасение в деторождении, если следует вере и любви, святости и умеренности.

– То есть, – подхватила Мариам, – если служит мужчине и ведет себя тихо?

Я огляделась по сторонам, подыскивая путь на случай бегства. Позади нас, за клочковатыми кустами и редеющей толпой виднелась тропинка, слишком узкая, чтобы по ней одновременно могли идти многие, и она вела через заросли в сторону порта.

– Да! – Павел ударил посохом в каменистую землю. – Женщина должна жить в молчании и покорности! Я не позволяю и никогда не позволю женщине учить мужчину или иметь над ним власть!

Женщины вокруг буквально взорвались от гнева.

– А как же жрицы нашей богини Миры? – вопрошали они. – Неужели святые женщины Артемиды Элефтерии тоже должны склониться перед мужчинами?

– Да, да и еще раз да! – ревел Павел. – Ибо что есть ваша богиня, если не идол? Вы приносите жертвы демонам, а не живому Богу!

Толпа заклокотала от ярости. Мужчины развернулись и пошли через толпу в поисках смутьянки. Женщины, сцепившись руками, сдерживали мужчин, плотно прижав их к пригорку, на котором стоял Павел.

Мариам бросила на оратора последний гневный взгляд, возвысила голос и прокричала в глубокое голубое небо:

– Хрестос! Хрестос! Хрестос! Он был Хрестос, Добрый Человек, и никогда не звал себя Христом-Мессией! Он никогда не требовал от женщин молчания! Он говорил с нами и о