Лилит - Никки Мармери

– Почему в Дамаск?

Еще три дня она молчала, пока наконец не ответила:

– У меня там родня. Нужно где-то укрыться, пока я снова буду писать.

– Кто тебя преследует?

На это она не ответила, гордо вскинув подбородок.

– Дамаск стоит на перепутье. Нам придется сделать выбор, – бросила она.

Я прощала ей угрюмость. Благодаря мне Мариам все еще была жива.

* * *

На окраину Дамаска мы пришли жарким утром незадолго до полудня. Перед нами раскинулись абрикосовые и миндальные сады в полном весеннем цвете – ослепительное розовое море. На западе возвышался пик великой горы Ермон, еще покрытый толстым слоем снега. Через город протекали три русла реки Авана, которую греки звали Золотой рекой. По берегам высились сверкающие храмы и башни из розоватого мрамора. Притоки орошали плато – лоскутное одеяло из садов, виноградников и наливающейся пшеницы. Воистину, верно говорили об этом городе: говоришь о рае, думаешь о Дамаске.

Мы вошли в город с юго-востока, через новые римские ворота. Было тихо: ни толпы у въезда, ни телег с зерном, едущих на рынок, ни скота, что гонят на убой. Улицы были пустынны, но взметнувшаяся пыль еще не осела, словно тут только что прошла толпа. Приближаясь к центру, мы обнаружили, что лавки торговцев опустели: пряности, сыры и фрукты лежали на полках без присмотра.

Увидев такое, Мариам прикусила губу. Она увела меня с широкой главной улицы в лабиринт переулков. Мы проходили под нависающими арками, мимо стен, расписанных свежими надписями, направляясь к темной улочке.

Мариам постучала в обшарпанную неполированную дверь. Ответа не последовало. Пророчица постучала в пятый раз, в шестой, в седьмой, но никто так и не вышел. Она подбежала к соседнему дому, и там дверь распахнулась на единственной скрипучей петле. Мариам окинула взглядом улицу, затащила меня внутрь, взлетела по ступенькам и пронеслась через три пустые комнаты, которые вели к террасе, выходящей на цветущий внутренний дворик, засаженный пальмами и фиговыми деревьями.

– Идем! – Моя провожатая перемахнула через перила и спрыгнула в соседний сад.

Я упала в благоуханный бальзаминовый куст.

– Что ты делаешь? Чей это дом?

Но Мариам не успела ответить: из дома появилась фигура почтенной матроны. Та в ужасе и ярости смотрела на парочку оборванных непрошеных гостий, очутившихся в ее саду.

* * *

– Иоанна, – Мариам протянула ладони, словно пытаясь успокоить взбесившегося шакала, – не гневайся. Мне больше некуда было идти.

– А это кто? – Иоанна указала на меня. – Еще одна из твоих смутьянок? Чем она прославилась: ходит по облакам, превращает инжир в ягнячьи отбивные?

– Сестра, не будь ребенком!

– Это ты ребенок со всей своей чепухой о Богине, об ангеле, который придет за тобой и поможет изменить мир! Ты свела нашу бедную добрую матушку в могилу своими фантазиями.

– Так нечестно! Сестра, ну пожалуйста! Мне нужна твоя помощь.

– Конечно, нужна! – бушевала Иоанна. – Разве так бывало, чтобы я увидела твое лицо и не выслушала тысячу просьб? То спрятать тебя от солдат, то дать серебра на твои дела, то укрыть очередную твою подопечную, накормить и напоить!

– И разве ты не делала это для меня, когда я просила? – Мариам улыбнулась обезоруживающей улыбкой, что, похоже, лишь распалило гнев Иоанны, но пророчица продолжила: – И, раз уж ты сама заговорила о еде, мы проголодались. В дороге перебивались только плодами рожкового дерева и смоковницы. Сокровище мое, дай нам, пожалуйста, воды умыться с дороги и угости твоими великолепными фисташковыми пирожками. Я знаю, что ты пекла.

– Откуда? Видения тебе подсказали?

– Нет. У тебя мука на щеке. – Мариам стерла белый след со щеки неуступчивой сестры и крепко обняла Иоанну.

* * *

Иоанна принесла пирожки, а еще вино, баранину, тушенную с окрой, виноградные листья, фаршированные мясом и травами, сырные лепешки с медом и абрикосы в сливках. Мы также получили воду и чистые полотенца. Хозяйка даже последовала традиции и лично омыла нам ноги, постепенно отходя от вспышки гнева при исполнении долга гостеприимства.

Я повидала достаточно чужих семей, чтобы понимать: такие перебранки не всегда означают разлад. Так, похоже, было и у Мариам с сестрой. Увидев плачевное состояние ног Мариам, Иоанна принесла для них целебную мазь и выдала нам таз для мытья. Потом она хлопотала над волосами Мариам, умащивая их маслом лотоса и осторожно расчесывая колтуны, а дальше принесла чистую одежду из египетского льна, и мы переоделись.

Я поняла, что за гневом Иоанны на самом деле таился страх за сестру, которая жила далеко за пределами общепринятых обычаев, пропадала где-то месяцами лишь для того, чтобы вернуться в пыли и тревоге, в очередной раз принося беду на порог родственницы.

Судя по всему, этот визит не отличался от предыдущих.

Потому что, едва мы наелись – а вкуснее я ничего не ела за всю жизнь – и улеглись в благоухающем тенистом саду Иоанны, Мариам спросила:

– Что творится в городе, сестра? Почему так тихо?

– Там приехал один из ваших, – фыркнула Иоанна.

Мариам даже не удивилась.

– Который? – спросила она, любуясь обутыми в сандалии из козлиной кожи безупречно чистыми ногами с почищенными и подстриженными ногтями.

– Этого я с тобой раньше не видела. Новый, с пылом неофита. Говорят, раньше шил палатки. Сегодня он выступает на рыночной площади. Похоже, только мы во всем Дамаске и остались дома.

Мариам застонала.

– Я думала, тебя это обрадует, – заметила Иоанна. – Твоя вера ширится.

Мариам опрокинула плетеный столик. Пустые тарелки забрякали по полу. Воробьи бросились растаскивать крошки.

– Это не моя вера! – Магдалина в гневе вошла в дом. – Больше не моя!

Я женщина взывающая

Когда пришло известие о том, что ревностный неофит по имени Павел бежал из Дамаска, взбудоражив весь город настолько, что пришлось вывозить смутьяна в корзине с бельем, страхи Мариам отступили. Она перестала прикрывать лицо вуалью, находясь в передних комнатах дома, перестала тревожно оборачиваться к двери при резких звуках. Но еще ревностнее взялась за переписывание текстов, утраченных (по моей вине, о чем она не забывала напоминать) при пожаре в Магдале.

– У нас мало времени! – бушевала она. – Пиши быстрее!

Потому что именно мне было поручено записывать на пергаменте гимны, проповеди и молитвы, которые вспоминала пророчица, каждое слово, извлеченное из ее безупречной памяти, пока она расхаживала по аккуратным дорожкам среди тимьяна, розмарина и бальзамина в саду Иоанны.

– Если бы ты только сказала мне, кто тебя преследует и почему мы должны спешить, я могла бы помочь, – сквозь стиснутые зубы произнесла я. – От меня тоже бывает толк.

– О, я