Лилит - Никки Мармери

меня. Я нашла этого мужчину, столь нежеланного повсюду, восхитительным, а он нуждался во мне не меньше, чем я в нем. Потом мы слушали стук дождя по текущей крыше и шум моря за воротами. Я поняла, что отвела свой заботливый взгляд от захваченных бурей лодок.

– Как ее зовут? Как зовут возлюбленную Иешуа? – спросила я Левия.

– Мариам, – ответил он. – Мариам из Магдалы. Ее еще зовут Магдалиной.

Скроется, когда появишься ты

Утром, едва отправив Левия по северной дороге с горбушкой подсохшего хлеба в руках, я поспешила по тропе в горы.

Буря утихла. Сверкающие воды бухты у моих ног были усеяны обломками. Над спокойными водами парили чайки. На северном берегу поднимались ввысь белые колонны Капернаума. С причала в Магдале ныряли в воду дети, и их радостные крики долетали до холма, по склону которого я поднималась.

По пути наверх я размышляла: как же так вышло, что я пропустила приход и уход этого пророка Иешуа? Десятилетиями, даже веками народ Израиля ждал Мессию, предсказанного Моисеем Спасителя, который освободит их от тирании чужеземных властителей. В претендентах на эту роль недостатка не было. По всей стране путешествовали чародеи, смелыми учениями и волшебными фокусами утолявшие нужды толпы. Они исцеляли хромых, открывали глаза незрячим и возвращали слух глухим. Был среди них некий Волхв, Стоящий, Живущий, учитель праведности. Теперь вот этот Иешуа. Но я искала женщину. Никто не вызывал во мне более жгучего интереса, чем его неожиданная ученица Мариам.

Не она ли та, кого я ждала, кто понесет наконец истины Ашеры в мир? Но может ли эта женщина вообще знать о Ней? Сейчас мертвую Богиню уже едва помнили. Никто больше не пек лепешек в честь Царицы Небесной, не жег благовония на алтарях в Ее честь. Ее изваяния не вели больше корабли, не было идолов Ашеры у каждого очага, подвесок на каждой шее, как во дни Иезавели.

Все произошло так, как и предсказывал Самаэль: «Никто не возливает им вино. На их алтари не проливается кровь непорочных тельцов. Богов создает вера и губит неверие».

Преступление, совершенное в Эдемском саду, – изгнание Богини, мое изгнание, возмутительное повеление Бога считать женщину ниже мужчины, – я видела, как все идет к финалу. Тысячелетиями я, словно со зрительского места, наблюдала за принижением женщин, их полным подчинением мужчинам.

Чему до́лжно быть в равновесии, стало неравным. Половину стали почитать за целое. Человечество стало означать одних лишь мужчин. Женщины отошли на второй план, сочтенные второсортными, незначительными, – служанки, а нередко и рабыни.

Мои надежды разбивались и прежде. Но чем дольше я искала, тем труднее мне было от них отказаться. Сердце у меня трепетало при мысли о пророчице, которая отомстит за эту несправедливость, восстановит достоинство женщин и все то, что было утрачено тысячи лет назад в Эдеме.

* * *

Мои козы паслись на утесах без пастуха. Теперь я следила за ними на головокружительной высоте. Они собрались у зияющей пасти пещеры, где я часто сидела, глядя вниз на сонную Магдалу. На каждой козе был нарисован охрой треугольник – знак, что они принадлежат мне.

Левий не оставил больше никаких подсказок. Где мне искать убежище Мариам? Я не видела ничего похожего – ни жилища, ни укрытия, ни пастушьей хижины среди хорошо знакомых мне ложбин и скал.

Когда я добралась до своего заблудшего стада, меня окутал аромат ладанника. Клейкие стебли цеплялись за козьи шкуры. Нельзя было терять такую возможность: я сделаю из смолы снадобье от царапин и ссадин. Еще мне понадобятся оливковое масло, свежий тимьян и тысячелистник. И немного мха для повязок. Все это можно продать в Капернауме за неплохие деньги. Я вошла в пещеру, где рос сфагнум, обтягивавший мерцающим зеленым покровом валуны и влажную землю.

В глубине я услышала какой-то шум.

Легкий треск из темноты, слабое движение в непроницаемом мраке.

«Она появится, когда ты будешь скрываться, и скроется, когда появишься ты», – говорила пифия.

Я поскребла валуны, чтобы наполнить карманы мхом, и отступила к каменной гряде, невидимой из пещеры. Одна из моих коз – мать, потерявшая детеныша, – жалобно заблеяла. Чтобы успокоить козу, я расчесала ей шерсть и собрала смолу ладанника со шкуры.

Трудно сказать, насколько верно я сейчас вспоминаю дальнейшие события. Но в памяти отложилось, что сначала я увидела ее ногу – босую, черную от грязи. Ногу нищенки, всю в порезах и ссадинах от ходьбы по острым камням без защиты. На узкой щиколотке висела цепочка, украшенная заржавевшими оберегами, которые, должно быть, когда-то весело звенели при каждом шаге. У нее были сросшиеся пальцы: «второй и третий будут как один», как у Асмодея и в точности так, как предсказывала сивилла.

Значит, она от моего рода. Две тысячи лет я ждала собственного потомка. Не меньше сотни поколений моя кровь текла в каждом ребенке. Незабываемые черты моего погибшего сына, черты его отца Самаэля и мои сочетались и перемешивались тысячелетиями. И каждое звено в этой цепи неумолимо вело к необыкновенной женщине, стоявшей передо мной.

Она была невыразимо прекрасна, хоть и приближалась уже к среднему возрасту. Темные широко посаженные глаза, смуглые щеки, такой же выраженный изгиб губ, как и у моего сына. Черные волосы потускнели, а одета она была в тряпье; некогда прекрасные льняные одеяния свисали лохмотьями с плеч, открывая извивающийся, похожий на змею шрам под ключицей.

На согнутой руке женщина несла потерявшегося козленка, который теперь начал брыкаться, увидев мать. Воссоединившееся семейство радостно ускакало прочь. Обитательница пещеры резко посмотрела на меня укоризненным взглядом.

– Наконец-то, – усмехнулась она. – Не больно-то ты спешила!

Совершенный Ум

– Что тебе рассказывали обо мне? – спросила она, прожевав очередную порцию еды, которую я принесла: хлеб и сыр, разварные персики и вино.

Я еле сдерживалась, чтобы не отвести глаза. Мариам по-звериному вгрызалась в кожуру плодов, и персиковый сок капал с подбородка.

– Я слышала, что ты была… последовательницей пророка по имени Иешуа, – начала я. – Его любовницей… – осторожно продолжила я, не дождавшись ответа. – Что ты живешь здесь, высоко в горах, наедине со своей скорбью.

Это ее разозлило. Она громко фыркнула.

– Не скорбью, а яростью.

Она жевала, обхватив колени одной рукой и глядя на благоухающий душицей склон холма, спускавшийся к сияющему морю. Снова поднялся ветер. На волнах появились белые барашки. Чайки висели в воздухе неподвижно, сопротивляясь ветру.

– Да и любовницей его я не была! – продолжала сердиться Мариам. – Что за скудное воображение. Последовательница! Я думала, что уж ты-то не будешь