Лилит - Никки Мармери

– Все ли хорошо, Ииуй? – спросил Иорам.

Ииуй оказался достойным учеником Елисея.

– Как же может быть все хорошо, пока твоя мать оскверняет Израиль распутством и волшбой?

С этими словами он поднял лук, и стрела вонзилась в сердце Иорама.

* * *

Во дворце в Самарии, стоя рядом с Иезавелью, я наблюдала за приближением Ииуя. Едва царица увидела его, как поняла, что и второй ее сын погиб.

– Уедем со мной, – умоляла я ее.

Кони уже стояли под седлами у задних ворот. Ни одна колесница не могла с ними сравниться. Мы бы доехали до безопасного Сидона прежде, чем преследователи сменили бы коней в Мегиддо.

Но именно сейчас к Иезавели вернулись ее пыл и упрямство.

– Нет, Литу. Я не стану спасаться бегством.

Она накрасилась, подвела глаза сурьмой, украсила волосы серебром. Разбив оконную решетку, царица предстала перед пророком во всей красе. Сквозь неровную брешь она гневно смотрела на него.

– Привет тебе, Ииуй! – крикнула она. – Узурпатор! Цареубийца!

Он остановил колесницу и поднял копье.

– Кто во дворце верен мне? – бросил клич он.

Из тени покоев царицы показались слуги. Я протянула руку, чтобы оттащить ее. Иезавель посмотрела на меня широко раскрытыми бесстрашными черными глазами. Я ощутила легкое прикосновение ее пальцев. Ее губы беззвучно шевелились. Она улыбнулась, погладила меня по щеке, а потом с громким боевым кличем прыгнула. Еле уловимое движение и тошнотворный глухой удар под звук моего крика. Ее кровь разлилась по каменистой земле, словно вино.

* * *

Моя прекрасная, дерзкая, дражайшая Иезавель.

Как же я ее любила – упрямую и тщеславную, жестокую и надменную. Она не была моей пророчицей, но была вихрем, свежей волной прилива, весенним дождем и осенним урожаем. Разве ее страсть к собственной Богине чем-то отличалась от той, что испытывали мужчины, поклоняющиеся Яхве?

Как мог бы измениться мир, если бы она одержала верх над Илией, если бы память об Иезавели, как я когда-то надеялась, сохранилась в веках и имя ее было бы овеяно славой в поколениях, если бы люди терпели поклонение многим богам, а не только одному, если бы иудеи позволили женщинам почитать свою Богиню наравне с мужским поклонением Яхве.

Но мир грядущий оказался устроен иначе. Никаких отклонений от единственной истины. Божественность, а следовательно, и полная человечность стали уделом одних лишь мужчин, а женщинам в этом было отказано.

Я вложила все свои надежды преодолеть Божье проклятие в то, чтобы дать женщинам силу и безопасность под властью их Царицы Небесной. Но все было напрасно, поскольку ничто не могло изменить истину: Ашеры больше нет. Земная власть мужчин проистекала от единого мужского Бога, который был по-прежнему жив. Ничто не изменится, пока и этот Бог не будет побежден. Пока мы сами не станем подобны богам, как было предназначено Ашерой.

Семь десятков сыновей, которых Ахав зачал до брака, выследили и обезглавили. Весь его род был уничтожен. Ииуй оставил тело Иезавели на съедение псам, как и предсказывал Илия.

Но мое пророчество о том, что она станет матерью народов, тоже сбылось. Ибо через Гофолию, ее дочь, царицу Иудеи, каждый царь в Иерусалиме происходил от Иезавели вплоть до последнего из них. Да, даже Иешуа, иудейский царь, коронованный терновым венцом, был от ее рода.

Часть пятая. Пророк

37 год от Рождества Христова

Я женщина взывающая, брошенная на лик земной.

«Гром – Совершенный Ум», текст из библиотеки Наг-Хаммади

Магдала

После гибели Иезавели я бежала на север, не испытывая ни малейшего желания увидеть, что будет с Израилем. Я знала, чем он станет с воцарением Ииуя: землей, где только мужчины вольны распоряжаться, пишут книги и устанавливают законы; миром, упорядоченным исключительно по представлениям мужчин, к их удобству и выгоде. Местом, где женщины снова станут собственностью, сосудами для вынашивания детей, невидимыми, недолговечными, не вполне человечными.

Иезавель уже начали демонизировать, выставляли распутницей – это при ее-то верности мужу. Проклинали ее чувственность, красоту, любование собственным телом. Само ее имя изменили, произнося последний слог как «гель», что на их языке означало «навоз».

Куда мне было идти? Наверное, снова повидать Дамаск. Потешить свою ярость среди тенистых колоннад. Отправиться в благоухающий оазис Пальмиры.

Я не спешила. Во времени у меня никогда не было недостатка.

Немного задержавшись в Изрееле, я пересекла Иордан, вступив в беспокойные земли Галаада. Но стервятники уже покинули поля битв, разлетевшись по округе, ибо теперь весь Израиль был охвачен войной. Империи на севере, востоке и западе поднимались и рушились одна за другой. И всем им, казалось, неизбежно требовалось пройти маршем по этим землям. Египтяне, ассирийцы, персы, греки… Израильтян сорвали с их земли и рассеяли за Евфратом. Их города были сожжены, поля – вытоптаны в пыль, скот – истреблен.

В мгновение ока, как мне показалось, иудеи вернулись. Вновь поднялись ввысь башни Иерусалима и Самарии, зазеленели виноградники, были восстановлены храмы.

Пришли новые захватчики, на этот раз с запада: закаленные в боях римляне, потомки древних беглецов из Трои. Маршируя под знаками орла, они заполонили все дороги. Они принесли с собой новые законы, новых богов… и старые пороки.

Вода влекла меня, и я пошла вдоль сияющего Иордана на север. Движение против течения напоминало мне возвращение во времени. Я вышла к месту, которое показалось мне знакомым. Возможно, я и в самом деле бывала здесь раньше. Если учесть мои долгие странствия по этим местам, это вполне вероятно. Деревенька выглядела ничем не примечательной: горстка крашенных известью домиков, жавшихся к самому берегу Галилейского моря. Затрудняюсь сказать, решила ли я сама остаться здесь или просто остановилась, словно камень, скатившийся по склону холма. Только позднее я заметила, что главным занятием здешних жителей является засолка рыбы. В деревне имелась башня – осыпающаяся от древности смотровая вышка пастухов. В честь нее селение и получило свое название – Магдала.

Я заняла пустующую хижину на окраине, подальше от вони разделанной рыбы, но поближе к берегу, чтобы с порога наблюдать за вечно изменчивым морем. Зимой над водой упрямо реял голубоватый туман. На дальнем берегу бледные холмы нависали над плоскими крышами города Гиппос. Каждое утро восход освещал дорожку через безмятежное море к моей двери.

Теперь я редко вспоминала об утраченных крыльях, но, когда ласточки, порхавшие на склонах горы Арбель, пролетали через окна смотровой башни и носились низко над водой, мне очень хотелось быть вместе с ними. Я держала коз и бродила по