Солдат трех императоров - Виктор Сергеевич Мишин

очень плохо. Я угробил столько своих солдат! Возомнил себя офицером, а на деле – кто? Да рядовой на хрен, какой я к чертям собачьим командир? На хрен, больше не хочу никем командовать, не хочу отвечать за чужие жизни. Слабак? Да, пусть все так и думают, не хочу больше. Я виноват, не успел научить, плохо учил…

– Ну, здравствуй, спаситель!

В один из таких же серых, как и все последние, дней ко мне заявилась какая-то компания. Веселые, шумные, даже вздрогнул от их голосов. Отвык что-то я, да я уже после операции каким-то дерганым стал. Свое состояние в первые дни я помню отчетливо, оно меня тогда пугало, но как объяснил мне доктор, в один из своих обходов, он мне вколол лошадиную дозу опиума, вот я и был словно овощ.

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! – постарался отчетливо выговорить я, впрочем, мое настроение было замечено мгновенно.

– Что за уныние? – по-простому спросил генерал Тормасов, внезапно заявившийся в это маленькое помещение, где кроме меня находились еще два офицера рангом повыше.

– Нечему радоваться, ваше высокопревосходительство, – заметил я, не соблюдая устав. Да и на кой мне нужен теперь этот устав. Блин, и он еще спрашивает? Я мечтал, после того как получил первый офицерский чин, что могу подняться очень высоко, а тут раз и мордой о землю, чтобы не зазнавался!

– Ну-ну, такой воин был, и так расклеился? – Тормасов выглядел бодрым, хотя рука, кажется, на перевязи. Остальные вошедшие вслед за ним были явно какими-то важными военными, в немалых чинах. Смотрят, переглядываются, но лица серьезные, улыбок ни у кого не видно.

– Вот именно, ваше высокопревосходительство. БЫЛ! – я показал свою культю. Руку мне срубили чуть ниже середины предплечья, вроде и не по локоть, но и не только кисть. Болела сейчас уже меньше, прижгли ее, сейчас заживает. Не очень хорошо заживает. Чего говорить, здесь эскулапы даже руки не моют, это меня вообще с первого дня поразило, как только появился в этом времени и узнал о таком. Вот и заживает хреново, наверняка грязи затащили, хоть и прижгли.

– Что поделать, братец, в этом ты прав, действующая армия для тебя закончилась…

А то мне уже не сказали об этом. Не то чтобы жалел, но все же как-то и не предполагал для себя другой жизни в этом времени. Уж не землю копать в деревне?

– Хочешь, могу пристроить в штаб какой-нибудь дивизии?

– Бумажки перебирать? Да меня там свои же убьют, когда ворюг интендантов поймаю, – хмыкнул я грустно. – Да и не смогу я, не умею.

– К-хе, – крякнул кто-то из высоких сопровождающих Тормасова и даже усы свои подергал.

– Наслышан я о тебе, парень, да и поступки твои говорят сами за себя. Ладно, мы еще вернемся к этому вопросу, сейчас же мы прибыли для награждения. Да-да, парень, за прошедшее время, – а на дворе-то уже начало зимы, давно я тут валяюсь, – узналось многое, и я здесь по личному приказу его императорского величества Александра Николаевича.

Я аж привстал на койке.

– За штурм Кобрина и Городечно, за умелое командование вверенным отрядом в боях с превосходящими силами противника, успешное пленение дивизионного генерала Ренье, за успешный разгром вражеского пехотного полка и спасение командующего корпусом, вручаю вам, орден Святого Владимира третьей степени с мечами, а также поздравляю вас внеочередным званием капитана!

Ух! Вот же распронихренажсебе! Я только глазами хлопал, пока меня не привели в чувство очередным покашливанием. Это ж я разом в девятый класс по Табели перехожу, нормально так, на пенсии-то.

– Рад стараться, ваше высокопревосходительство! – громко отчеканил я и застыл.

– Так как, получив увечье, несовместимое со службой в действующей армии, вы выходите в отставку, за вами сохраняется право ношения военного мундира, – закончил Тормасов.

Дальше мне по очереди вручили награды, какие-то грамоты, свидетельства, документы то есть, и военные направились к выходу. Задержавшийся Тормасов пожал руку и тихо, чтобы слышал только я, спросил:

– Василий, я твой должник, скажи, есть какие-то личные просьбы? – выглядел его высокопревосходительство при этом абсолютно обычным, как будто приятель мой, человеком, а не одним из высших генералов русской армии.

– Спасибо, ваше высокопревосходительство, и так вознагражден сверх меры, – покачал я головой. – Помогите, если не сложно, прапорщику Васильчикову, парень очень толковый.

– Так он так же получил отставку, Василий, ему сильно досталось, ослеп на один глаз и ухо с той же стороны не слышит. Он после награждения отбыл в родную деревню, кажется, в звании поручика и так же с мундиром.

– Что же он… – Я так расстроился, что слов не было.

Олег мне даже не сообщил, да и не видел я его больше, с тех пор как он приходил ко мне в первый раз. Даже о своих ранах ничего не сказал! Наверное, у него осложнения вылезли, вот и потерял слух и зрение. Блин, дружище, как же так?

– Поручик лечился в Луцке, но я думал, он к тебе заедет, если честно, – Тормасов, как мне показалось, удивлен и расстроен.

– Раз не посчитал нужным, значит, на то была причина, – кивнул я своим мыслям. – Я виноват, что для него все так закончилось. Да и перед всей ротой виноват, угробил столько отличных парней!

И вот тут я увидел не добренького генерала Тормасова, а жесткого командующего третьим корпусом, его высокопревосходительство генерала от кавалерии.

– Что ты такое говоришь, капитан Кочетков?! Без потерь на войне не бывает, на то и война! Потерял много людей? А не думал, сколько спас? Я даже не о себе говорю, хотя, как если сам понимаешь, войска без командующего обречены! Своим так вовремя появлением тогда на поле боя ты спас по меньшей мере наш пехотный батальон, который безнаказанно уничтожался австрийской артиллерией. Нашу пехоту, несомненно, уничтожили бы, и меня заодно с ними, так как противопоставить артиллерии мы ничего не могли. Ну или в плен взяли, что еще хуже. Ваш быстрый приход, мгновенная атака просто развалили австрийский порядок, а уж как вы рубились… Об этом вообще нужно книги писать. Так что перестань лить слезы и живи дальше, кавалер!

– Есть жить дальше! – ответил я.

Действительно, с этой стороны я и не рассматривал проблему, наверное, генерал прав все же. Меня все эти годы терзали мысли о том, как нынешние офицеры относятся к гибели солдат. Казалось, они вообще не обращают на это внимания, ведь вчерашние крепостные это и не люди, а говорящий скот. В это слово я не вкладываю пренебрежительного оттенка, просто тут так заведено, все крестьяне чья-то собственность, необразованная, не имеющая