Злая. Сказка о ведьме Запада - Грегори Магуайр

Впрочем, думать так было жестоко – ведь он реагировал сугубо на художественные условности, а не на самих детей. Когда принесли заказ, Фиеро отвернулся к окну – подальше от этой пародии на искусство и от других людей в комнате.

Из зимнего сада внизу, где он обычно сидел с чашкой кофе, открывался вид на заросшие виноградом кирпичные стены, кустарники и какую-нибудь случайную мраморную статую неправдоподобно прекрасного и беззащитно обнажённого юноши. Однако с верхнего этажа можно было заглянуть за стену, во внутренний двор. Часть его занимали конюшни, а часть, судя по всему, служила общественным нужником. В поле зрения Фиеро также попал разрушенный взрывом участок стены. Поперёк проёма, ведущего в школьный двор, натянули скрученную сетку из колючей проволоки.

Пока он наблюдал, одна из дверей соседнего здания распахнулась, и во двор вышла небольшая группа, потягиваясь и щурясь от солнца. Там были – Фиеро пригляделся – пара пожилых квадлингских женщин и несколько юношей-квадлингов, долговязых, с ранней растительностью на лице, отбрасывавшей синеватую тень на их рыжевато-розовую кожу. Пять, шесть, семь квадлингов – и двое коренастых мужчин, возможно с примесью гилликинской крови, хотя сложно сказать наверняка, – а ещё… семейство медведей. Нет, Медведей. Небольшие Красные Медведи: мать, отец и Медвежонок.

Маленький Медвежонок уверенно направился к мячам и обручам под лестницей. Квадлинги встали в круг, начали петь и танцевать. Старухи, шагавшие с трудом, взялись за руки с подростками и закрутились в хороводе, похожем на циферблат, вращающийся вспять – против хода времени. Коренастые гилликинцы молча делили сигарету, глядя сквозь проволочное заграждение на пролом в стене. Красные Медведи выглядели подавленными. Самец сидел на деревянном бортике песочницы, потирая глаза и разглаживая мех под подбородком. Самка периодически сдвигалась, лениво пиная мяч, чтобы занять детёныша, а в остальное время нежно поглаживала склонённую голову своего спутника.

Фиеро отпил кофе и подался вперёд к окну. Если в этом загоне было двенадцать заключённых и их отделяла от свободы лишь проволочная сетка, почему они не пытались прорваться? Почему разделились по разным народам и видам?

Через десять минут двери снова открылись, и наружу вышел штурмовик, подтянутый и… да, Фиеро наконец-то признал это: устрашающий. Весьма устрашающий тип в зелёных сапогах, в кирпично-красном мундире с изумрудным крестом на груди, разделяющим фигуру на четыре части: одна полоса вертикально – от паха до накрахмаленного воротника, другая – горизонтально, от подмышки до подмышки, через грудные мышцы. Штурмовик был всего лишь юношей, с такими светлыми вьющимися волосами, что на зимнем солнце они казались почти белыми. Он встал, расставив ноги, на ступеньке школьного крыльца.

Хотя Фиеро ничего не слышал сквозь закрытое окно, солдат, по-видимому, отдал заключённым команду. Медведи напряглись, а детёныш завыл и вцепился в мяч. Гилликинские мужчины подошли и встали, смиренно чего-то ожидая. Квадлинги проигнорировали приказ и продолжили свой танец. Они покачивали бёдрами, а руки держали на уровне плеч, изображая какие-то понятные только им жесты, но что именно это означало, Фиеро мог лишь гадать. Он никогда раньше не видел квадлингов.

Штурмовик повысил голос. На поясе у него висела дубинка, закреплённая на ремешке. Медвежонок спрятался за отцом, а его мать оскалилась и зарычала.

«Объединитесь же!» – подумал Фиеро. Он даже не представлял до этого, что способен на такую мысль. – «Действуйте вместе – вас дюжина, а он только один. Или ваши различия мешают вам сплотиться? А может, внутри остались родные, которых подвергнут пыткам, если вы попытаетесь сбежать?»

Всё это были домыслы; Фиеро не понимал всей подоплёки происходящего, но в то же время не мог отвести глаз. Он вдруг осознал, что прижал ладонь к оконному стеклу. Внизу, поскольку Медведи не встали в строй, солдат поднял дубинку и обрушил её на голову Медвежонка. Фиеро непроизвольно дёрнулся, пролил кофе. Чашка разбилась, фарфоровые осколки осыпались на глянцевый дубовый паркет, уложенный «ёлочкой».

Из-за зелёной суконной двери возник управляющий. Он раздражённо цокнул языком и задёрнул шторы, но до того Фиеро успел увидеть последнюю сцену. Отшатнувшись, точно никогда не охотился и не убивал на Тысячелетних Пастбищах, он отвёл взгляд и непроизвольно поднял глаза вверх – и заметил бледные светлые монетки детских лиц в верхних окнах школы. Два-три десятка учеников с открытыми ртами заворожённо наблюдали за сценой во дворе.

– Им нет дела до соседей, у которых бизнес, счета, которые нужно оплачивать, и близкие, которых нужно кормить, – резко бросил управляющий. – Вам вовсе не обязательно смотреть на эти безобразия за чашкой кофе, сэр.

– Вот почему пострадал ваш зимний сад, – вслух догадался Фиеро. – Кто-то пытался сломать стену двора и вызволить их.

– Даже не предполагайте таких вещей, – прошипел управляющий, понизив голос. – В этой комнате везде уши. Откуда мне знать, кто и зачем это сделал? Я частное лицо и занимаюсь своими делами.

Фиеро не стал заказывать новую чашку вишнёвого шоколада. Снаружи глухо слышались надрывные рыдания Медведицы, а затем в мире за тяжёлыми дамасскими шторами наступила тишина. «Случайно ли я это увидел? – задумался Фиеро, глядя на управляющего новыми глазами. – Или мир просто раскрывается с новой стороны, когда человек готов увидеть его таким?»

Он хотел рассказать Эльфи о том, что видел, но сдержался – и сам не мог бы объяснить почему. В каком-то смысле Фиеро чувствовал, что ей требуется отдельная от него идентичность, уравновешивающая их привязанность. Стань он новообращённым в её тайном деле, она могла бы отдалиться. Он не осмелился рисковать. Но образ забитого Медвежонка не покидал мысли Фиеро. Он прижимал Эльфи к себе крепче, пытаясь передать ей свою тревогу без слов.

Он также заметил, что в моменты волнения она становилась более страстной в любви. Он уже научился предугадывать, когда она скажет: «Не раньше следующей недели». В такие периоды она казалась более раскрепощённой, более жадной, словно это был способ очиститься перед тем, как исчезнуть на несколько дней.

Однажды утром, когда Фиеро украдкой наливал себе в кофе кошачье молоко, она втирала в кожу масло, морщась от чувствительности, и сказала, глядя через плечо, похожее на мягкий зелёный мрамор:

– Две недели, мой милый. Крошечка моя, как говаривал мой отец. Сейчас мне нужно побыть одной две недели.

У него внезапно сжалось сердце от предчувствия, что Эльфаба собирается совсем уйти – а перед этим получить две недели форы.

– Нет! – возразил он. – Так нельзя, Феечка! Я не согласен, это слишком долго.

– Но нам это нужно, – Эльфаба вздохнула и уточнила, – не нам с тобой, я хотела сказать; другим нам. Разумеется, я не могу рассказать тебе, в чём дело, но последние детали осенней кампании вот-вот сложатся воедино. Скоро случится одно