Марс, 1939 - Василий Павлович Щепетнёв

Из пункта А на север отправился пешеход со скоростью пять километров в час, а на юг – трактор «Кировец» со скоростью в три раза больше скорости пешехода. Через какое время они встретятся, если известно, что встречаться им, вообще-то, незачем?

На покосившемся бетонном столбике – заляпанный засохшей, наверно, весенней еще грязью, прямоугольник толстой жести:

д. Глушица

«д.» – значит, деревня.

Но и версту спустя не было ничего, по сторонам тянулись редкие осины да черные смоленые столбы электролиний по левую руку. Дальше лежали пустые непаханые поля – горючего не хватило, неудобья покупателей ждут, или просто руки не дошли.

Ферма – низенькая, с «лежачими» крохотными окошками у крыши, когда-то штукатуренная и беленая, безнадежно обрастала навозом, который, словно годовые кольца дерева, ведал о былом процветании и нынешней скудости.

Млечный путь кончался распахнутыми деревянными воротами.

У южной стены, в огороженном жердями загоне уныло и сонно стояли коровенки, вяло шлепая хвостами по ребристым бокам.

– Эй, кто живой, отзовись! – Петров глянул в темный проем ворот. Мухи да оводы жужжали в ответ.

Он осторожно, выбирая, где ступить, миновал загон и, уже свободнее, подошел к стоящим поодаль избам – и смолоду некрепким, строенным не себе, артельно, наскоро, но странно достоявшим до сегодняшних дней, готовым стоять, пока живет в них кто-то, а опустеют – и рушатся в одночасье.

Калитка в штакетном заборе приоткрыта, крючок мелко качается на ржавой петле.

Гравийная дорожка хрустнула под ногами. Из хлева отозвался поросенок – сыто, довольно. И корову держат – вон лепешка свежая. Пасется, верно.

– Хозяева!

Дверь в сени низкая, смиренная. Стены увешаны снизками яблок, мухи азартно носились над ними, шалея от изобилия.

– Чего надо? – Хмурое, заспанное лицо хозяйки выплыло из-под марлевого полога открытого окна.

– Молока не продадите?

– Чего?

– Молочка, говорю.

Петров рассеянно смотрел на огород. Помидоры, подальше – капуста, поздняя картошка, кустики зеленые, сочные. Соток пятнадцать, да прирезанных, «указных» столько же.

– Молока можно. Много?

– Литр.

– Сейчас. – Хозяйка опустила марлевый полог, но шустрая муха успела залететь внутрь. – От заразы, спасу нет!

Петров скинул рюкзак, пристроил на лавке, широкой, темной от старости, сел рядом.

Крынка с устоявшимся утренним молоком, жирным, не пить – жевать впору, припотела снаружи.

Петров хлебнул, остановился, переводя дух.

Идиллия!

Женщина, повеселевшая от движения, а может, и от денег, которые успела спрятать в какой-то из карманов цветастого фасонистого платья, очевидно лишь недавно переведенного в затрапез, гоняла полынным стебельком мух с сушеных яблок.

– Вы тут по делу или как?

– Гуляю. – Петров опять припал к крынке, припадочный молокосос, в такты с глотками молоко плескалось о стенки, громче и громче, девятым валом норовя попасть в ноздри. Он поспешил отставить крынку. – Гуляю.

– Да где же здесь гулять? Что за интерес? – Полынная ветка повисла в опущенной руке, и мухи тотчас вернулись творить непотребство.

– Люблю пешие походы. Дешево и просто, по отпускным, а здоровья на год хватает.

– Один или с кем идете?

– Один. Сам командир, сам рядовой. В Курносовку добираюсь, там друг в фермеры подался, недельки две поработаю на него за картошку.

– А где это – Курносовка?

– В Каменском районе, соседи ваши. Разве далеко? – Он обхватил крынку за горло – широкое, почти человеческое, прикинул на вес. Треть осталось.

– Так это через центральную усадьбу нужно до Марьино добраться, оттуда в Каменку попуткой, а уж затем в эту… Как ее…

– Курносовку.

– Вот-вот. Дальше ведь дороги нет, на нас кончается. – Она хлестнула по стене, полынный цветок, отлетев, упал в крынку и поплыл – серенький крохотный шарик.

– Мне шоссе не надо, я пешком, напрямик. – Он допил молоко, катышек попал за губу, и пришлось отыскивать его языком, перекладывать на палец и щелчком отправлять на грядки моркови.

– Хрю-хрю, – прокомментировали из сарая.

– Турист, – независимо от поросенка догадалась и хозяйка.

– Угу. – На тыле кисти остались короткие белые полосы. Отпечатки губ так же неповторимы, как и пальцевые.

– Наверное, много интересного видите? – Она приняла крынку, невольно покачала, прислушиваясь.

Пусто.

Пустенько.

– Нет, не очень. Красивые места попадаются, это да. Я больше для отдыха, поправки здоровья. Парочку лишних килограммов скинуть. – Он встал, примерился к рюкзаку.

– Форма у вас ладная. В городе брали?

Петров провел рукой по мешковато сидящей, немного запылившейся гимнастерке. На два размера больше. Как и задумано.

– Точно. Старые запасы распродавали, я и ухватил. Хлопок, немаркая, цена подходящая.

– Я своему тоже взять хотела, у нас записывались, а он отказался. Смешная, говорит. А чего смешного?

Она оглядела Петрова, и тот осмотрелся сам. Гимнастерка, ремень, галифе, сапоги. Фуражка со звездочкой. Эхо минувшей войны, реализация невостребованных товаров по социально доступным ценам. Дележ наследства империи.

– Ничего смешного, – пришел к выводу и Петров. – Форма офицерская, пошив сорок восьмого года, проветрил – и носи на здоровье. Практично и удобно.

– В сапогах не тяжко ходить?

– Отличная вещь – сапоги, не кроссовки сопливые. Опять же офицерские, легкие. – Он притопнул ногой. – Я формы три комплекта взял, две летние и одну зимнюю, полушерстяную, шинель и две пары сапог. Хотел больше, да не дали.

Рюкзак пал на спину рысью, мягко. Сиди-сиди, покатаю захребетника.

– Хутор Ветряк на север? – Компас откинутой крышечкой пустил зайчика в другое, затворенное, окно и высветил кусок гнутой блестящей трубы. Спинка кровати с никелированными шарами.

– Мимо конторы пройдете, там тропочка есть, прямо-прямо до хутора доведет. – Не провожая, хозяйка нырнула в дом.

Петров накинул крючок. Паркетины шершавые, занозистые.

Контора – кирпичный одноэтажный домик, крашенный зеленой краской, полопавшейся и свисавшей лохмотьями. Золушка после полуночи. А иного времени у нее и не было.

Небольшая железная мачта, оборванный тросик спутанным клубком валялся в стороне.

Табличка у мачты: «Наши маяки», и рамка, в которую поместилась бы фотография девять на двенадцать, но никто не потрудился ее вставить.

Перевелись маяки. Вымерли. Как без них в бурном море?

Петров потрогал колесики блока. Приржавели намертво.

Дорога привела к самому крылечку конторы.

Окна тоже – нараспашку, и та же марля вместо занавесок.

Изнутри – редкие удары пишущей машинки.

Петров отвел краешек марли.

В профиль к нему за столом над клавиатурой огромной «Листвицы» колдовала тучная блондинка, давно, впрочем, не крашенная, а глубже, у стены, писала в толстую книгу другая, близняшка первой, – одинаковые формы, одинаковое платье, только волосы подлиннее.

Остальные столы пустые.

Сидевшая за машинкой наконец заметила его:

– Гражданин, вам кого?

– Мне? Почтовый ящик, письмецо опустить.

– Ящик сбоку на стене. Почта у нас по четвергам бывает, раз в неделю, раньше не вынут.

– Четверг – хорошо, завтра.

– Ой, правда.