Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

— Зажим! Гемостат! — его голос в тесноте кузова был спокоен. Киселев, ассистировавший ему, с трудом успевал подавать инструменты. Лев наложил швы на пульсирующую ткань, перевязал сосуд. Кровотечение остановилось.

— Теперь, — Лев вытер лоб тыльной стороной запястья, — он имеет шанс.

Когда бойца унесли, Киселев стоял, прислонившись к стенке грузовика. Его трясло.

— Я… я бы его пропустил. Он бы умер в дороге.

Лев посмотрел на него. В глазах молодого врача был не просто испуг, а осознание собственного предела.

— Теперь не пропустишь. Учись!

За двое суток они сделали семнадцать операций. Пять раненых умерли на столе. Но двенадцать были спасены. Те, кто, скорее всего, не доехал бы до стационара.

Вечером второго дня изможденная бригада собралась у костра. Киселев молча пил крепкий чай, заваренный в котелке.

— Я за эти двое суток, кажется, прожил год, — хрипло сказал он. — Столько крови, столько смерти… И эти условия… После чистой операционной в «Ковчеге» это кажется каким-то адом.

Лев сидел напротив, его лицо в свете платя было уставшим и жестким.

— Условия — это цена. Цена за то, что мы успели вовремя. Тот парень с селезенкой — ее заплатил. И мы вместе с ним.

Киселев поднял на него взгляд.

— После той вашей сортировки… с гангреной… я на вас злился. Считал вас бездушной расчетливой машиной. Теперь… теперь я начинаю понимать. Вы не машина, вы просто видите дальше. И берете на себя то, что другим не под силу.

Это было молчаливое примирение, признание. Лев кивнул и отпил из своей кружки. Горький, обжигающий чай был вкусом этой маленькой, но важной победы.

Победа другого рода ждала его по возвращении в Куйбышев. В подвальной лаборатории собрались все, кто работал над ультразвуком. На этот раз Юдин стоял в стороне, скрестив руки на груди, с выражением скептического любопытства на лице.

Добровольцем был боец с застарелым осколком где-то в мягких тканях бедра. Рентген был чистым — осколок был слишком мал или прозрачен для лучей.

Лев водил самодельным датчиком по коже бойца. На экране осциллографа снова прыгала зеленая линия. Профессор Орлов, сосредоточенно хмурясь, регулировал настройки.

— Шумы… много шумов… — бормотал он. — Биотоки мышц…

Внезапно, в одном месте, хаотичное мельтешение сменилось четким, ритмичным пиком.

— Вот! — ахнул Невзоров. — Держит!

Лев маркером поставил крест на коже. Пациента доставили в свободную операционную. Разрез скальпелем — и через минуту он пинцетом извлек крошечный, не больше семечка, зазубренный кусочек металла. После успеха, команда вернулась к новому изобретению, стала обсуждать более тонкие настройки.

Юдин, наблюдавший все это время молча, тяжелыми шагами подошел к аппарату. Он посмотрел на экран.

— Покажите еще раз, — сказал он глухо.

Ему привели другого бойца. Процедуру повторили. Снова успех.

Юдин обернулся к Льву. Его могучее лицо было серьезным.

— Борисов… Иногда… иногда ваши бредовые идеи… — он сделал паузу, подбирая слова, — имеют право на жизнь. Продолжайте.

Для Льва это была высшая форма признания. Краше любой награды.

Среди всей этой работы, крови и напряжения были островки, ради которых все и затевалось. Редкий спокойный вечер в квартире Борисовых. Патефон играл какую-то довоенную пластинку. Андрюша и Наташа играли на ковре.

— Не дергайся, пациент! — строго говорил Андрюша, тыча в плюшевого мишку деревянной палочкой. — Сейчас сделаю укол, и все пройдет!

Наташа, как образцовая медсестра, подавала ему «скальпель» — другую, более тонкую палочку.

— Держи, доктор. И бинты не забудь.

Лев и Катя сидели на диване, наблюдая за ними. На лице Льва впервые за долгие дни появилась настоящая, не вымученная улыбка.

— Папа, а правда, что ты теперь на машине операции делаешь? — спросил Андрюша, отвлекаясь от мишки.

— Правда, сынок. Как цирковой фокусник, только вместо кроликов раненые дяди. Вытаскиваю из них пули и осколки.

Дети засмеялись. Им нравилась эта игра, они не видели за ней крови и боли. Они видели чудо. И в этот момент Лев понимал, что ради этого ощущения чуда в детских глазах можно вынести все.

Катя положила руку ему на плечо. Ее прикосновение было теплым и твердым.

— Они гордятся тобой.

— Я знаю, — тихо ответил он. — И это самая большая награда для меня.

Вечером того же дня Лев вызвал к себе в кабинет Мишу Баженова и его жену Дашу.

— Михаил Анатольевич, задание, — Лев положил на стол папку. — Завод в Свердловске. Никак не могут выйти на стабильный выход левомицетина. Ты — лучший химик, который у меня есть. Поедешь, разберешься.

Миша поправил очки на носу, которые, как всегда, съехали.

— Поеду. Только… чертежи… — он заерзал. — Я, кажется, половину дома оставил.

— Все уже собрал Сашка, — устало улыбнулся Лев. — И с тобой поедут два товарища от Ивана Петровича. Для твоей же безопасности.

Даша, сидевшая рядом, тихо вздохнула. Она держала на руках маленького Матвея.

— Только осторожнее, Миш. И пельмени уральские не объедайся, желудок испортишь.

Миша попытался пошутить:

— Буду там есть уральские пельмени, а вы тут на одной каше сидите! Без меня похудеете!

На перроне, провожая его, царил привычный хаос. Миша, как всегда, путался в чемоданах с пробирками и чертежами. Даша, прижимая к себе сына, поправляла ему шарф.

— Очки не потеряй! — крикнула она ему вдогонку.

В этот момент Сашка, запыхавшийся, подбежал к уже тронувшемуся вагону и сунул Мише в окно папку.

— Мишка! Ты без головы родился или ее в лаборатории оставил⁈ Документы забыл!

Вагон тронулся. Лев, наблюдая эту комичную и трогательную сцену, снова почувствовал, что они не просто команда. Они семья, и это дает им силы.

Тридцатого июня Лев, Катя и Громов стояли на крыше «Ковчега». Закат окрашивал Волгу в багряные и золотые тона.

— Итоги квартала, — Лев смотрел на горизонт. — Развернуто пять мобильных хирургических групп. Работают на трех фронтах. Созданы и переданы в серию прототипы гастроскопа и бронхоскопа. Работающий макет ультразвукового локатора.

Громов кивнул.

— По данным с фронтов, летальность в дивизиях, обеспеченных вашими МХГ, снизилась на восемнадцать процентов. Ставка довольна.

Катя протянула пачку писем.

— А это от наших хирургов, которые работают в этих группах. «…Спасибо за аппараты… вы не представляете, как это помогает в грязи и под огнем…»

Лев взял одно из писем. Бумага была грубой, почерк — торопливым и неровным. Он прочитал несколько строк и опустил руку.

— Мы не просто догоняем войну, — тихо сказал он. — Мы начинаем ее опережать.

Он последний раз взглянул на заходящее солнце и спустился вниз, в свой кабинет. На столе его ждали новые чертежи, отчеты и карты. Готовилась Курская дуга. Его война, война за жизни, продолжалась.