Сабатон. Системный приручитель 3 - Алексей Пислегин

А потом Олег с хрустом выдернул руки зомби из суставов. Крови не упало ни капли, и из-за этого зрелище вышло каким-то… нереальным, как сцена из фильма с цензурой. Или… Будто он куклу сломал. Манекен…

Конечности полетели в стороны и забились в траве, будто живые. Из оголённой бледной плоти показались белёсые тонкие жгуты — острое зрение Мэй различило их даже с такого расстояния.

А Олег обрушился на спину отчаянно извивающегося зомби, как животное. Колотил его, рвал голыми руками, рычал…

— Хар опасен! — закричала Мэй, сообразив, что случилось. — Не подходить, он сорвался!

Возможно, пока он был без сознания, его навык на контроль ярости отключился и ушёл в откат — а сама ярость никуда не делась. Ну, или накатила по-новой. Только этого им сейчас не хватало…

Наверняка её услышал только Илья, кое-как поднявшийся на ноги. Лена бросилась к Марине, решительно оттолкнула в предбанник, чуть не напоровшись на меч — и закрыла её собой, выставив перед собой копьё.

Брат подловил момент и выстрелил во вторую зомби. Куда он целился, Мэй не знала — но попал удачно, в мясо порвав икру.

Нога подломилась, но зомби удержала равновесие — помогла себе длинной рукой. Выпрямилась и неуклюже рванула вперёд. А брат отбросил в сторону ружьё и выхватил у Юли из-за пояса сигнальный пистолет.

Всё, остался только один патрон — и несколько ракет, от которых толку не будет.

Мэй выстрелила, но ей в этот раз совсем не повезло — болт свистнул мимо, чуть чиркнув бедро зомби и оставив бесполезную царапину. Тварь вообще вряд ли даже заметила это.

Ну почему Система дала Мэй арбалет? Почему не какой-нибудь мушкет хотя-бы, с которым можно хоть как-то прицеливаться?

Да, арбалеты родились в Китае, ей как будто бы нужно проявлять больше уважения к предкам… Но так и порох тоже! Почему такая несправедливость?

Почему ей хотя бы китайский Чжугэ Ну не дали? Тоже арбалет — но способный одну за другой выпускать несколько стрел без перезарядки.

Мэй снова взялась за перезарядку.

Как бы то ни было — другого оружия у неё нет, патроны кончились. А дядя Никита сказал полюбить свой арбалет, изучить его и понять.

Мэй полюбит. Изучит. Поймёт.

Почему⁈

Почему, мать её⁈

У Марины в голове бился только один вопрос.

И касался этот вопрос всего и сразу.

Почему она осталась?

Монашка ведь сказала — спрятаться. И ещё вчера Марина бы так и поступила — сама, не дожидаясь никаких приказов всяких придурочных. Вот нафига она вырубила её, боксёрка недоделанная? Нет бы, оттаскать друг друга за волосы, как полагается…

Марина осталась, подняла меч — такой тяжёлый и пугающий, но показавшийся вдруг бесполезной зубочисткой. Что она с ним сделает своими ослабевшими вмиг руками, он же от страха ходуном ходит!

Дура. Дура как есть — тут монашка права.

Даже не верится — решила доказать им, что тоже может драться. Что не хочет отступать, хочет бороться за эту пресловутую силу, о которой говорил Никита.

Чтобы уважать себя. Впервые за многие годы — уважать.

И чтобы эта компашка придурков тоже её уважала, а не смотрела, как на прокажённую.

Ду-у-у-ура!

Но было и второе «почему»: почему монашка её защищает?

Налетела, как бешенная наседка, закрыла собой. Будто ей не плевать на Марину. Что она вообще изображает из себя? Святую невинность?

Из-за неё ничего не было видно. Кто-то рычал и орал, как бешеный — и это, походу, был даже не зомби, а человек, — что-то прокричала та мелкая китаянка. Грохнул выстрел…

— В баню вали! — прошипела монашка, коротко на неё оглянувшись. И — рванула куда-то с дрыном наперевес.

А Марина снова не свалила, даже испытав какое-то удовольствие от того, что снова не послушалась.

— Щщщас! — с наслаждением прошипела она и выскочила наружу. А из-за поднявшегося внутри веселья краем сознания отметила, что у неё просто истерика. Не должна она сейчас веселиться, храбриться — она должна забиться в угол и рыдать от ужаса.

Отметила — и забила. Раз уж решила, как блаженная дура, изображать из себя героиню — значит, надо делать это до конца.

Первым бросился в глаза негр, как псих рвущий голыми руками прижатого к земле изуродованного зомби. На траве бились отрубленные (или вообще нафиг оторванные?) руки, крови не было.

Зато, из ран на спине вылезали белые черви — Марина на эту тошнотворную дрянь успела насмотреться, они торчат из шеи безголовой сисястой любимицы Сергея — Евы, похожей на богомола зомбячки. Он так смотрел на эту тварь, что Марина подозревала — рано или поздно он её трахнет.

И от мысли, что её и Наташу, свою верную жрицу, тоже потянет в эту некро-групповуху, хотелось блевать.

Белые живые нити, касаясь рук негра, оставляли на коже полосы — будто обжигали. Его ладони уже распухли, но он даже не замечал этого. И орал явно не от боли — от лютой распирающей ярости.

У него ещё и кожа на лбу разорвана была — так, что кость виднелась. Лицо в кровище, глаза заливает, зубы оскалены…

Псих, блин.

И они ещё что-то про неё говорили. Типа — угроза, опасная, ужас-ужас. Испугались, что она способность применит и вероломно всех оттрахает.

Ну и ладно — применила бы и оттрахала, немного поверховодила бы ими. Зато, она на бешенную не похожа.

Что там монашка?

А Монашка сделала выпад, попытавшись насадить на копьё зомби. И Марина узнала, из чьего тела поехавший Сергей сделал конкретно эту тварь. Как девушку звали, она не помнила, но видела её в походе на гору каждый день. Она была нелюдимой, вечно сидела в сторонке, любила до последнего торчать у костра, когда все уже расходились…

Убили её обломки вертолёта: один пробил грудь, второй в месиво превратил лицо. Через дыру от обломка Сергей и вынимал эти дурацкие эссенции —