Либелломания - Н. Мар

Её крови он не хотел никогда. На крыльях облегчения он перемахнул через спинку дивана и встал так близко к исцарапанному счастью своему, что почуял головокружительную землянику. Серые глаза ещё вглядывались в его белые с опаской. С привычной опаской.

— Эмбер. Я тебя люблю, — он ощутил эффект антигравитации, будто три слова обладали силой заклинания. — Не отвечай, это признание тебя ни к чему не обязывает, я просто хочу, чтобы ты знала. Чтобы не боялась больше. И чтобы просто жила, и у тебя было бы всё хорошо. Я тебя люблю. Не первую, но последнюю.

Эмбер потрогала край диванной спинки и неуверенно прислонилась. Словно ей нужна была опора, чтобы выслушать. Бритц положил ладони на спинку по обе стороны от её бёдер и склонился к косточке на худеньком плече, питаясь одним только теплом, исходившим от кожи, потому что даже касаться её не имел права. Даже дышать на неё. Даже смотреть. Даже если в последний раз. Она ведь не виновата в его желаниях.

— Я подумаю над этим утром, можно? — попросила Эмбер. — По дороге на остров, на больную голову, когда мы окончательно протрезвеем.

Она невзначай повернулась и прижала его голову и губы к своему плечу. Кайнорт не знал, с чем сравнить её кожу на ощупь, может быть, с молочной пенкой на первом глотке.

— Мы не полетим на остров, это опасно и безответственно.

— А как же перквизиция? Не понимаю. Почему?

— Я сдаюсь, — сказал он. — Хочу исчезнуть и прятаться от тебя миллион лет или молча закопать миллион твоих свидетелей, и обязательно каждый раз прощаться навсегда до следующего трупа, или остаться и миллион раз заняться с тобой любовью… я захочу того, чего прикажешь, Эмбер. Может быть, собирать роботов вместе? Что сделает тебя счастливой? Я откликнусь на любое безумие, кроме ещё одной кобравицы, — Кайнорт отстранился и понизил голос до кофейной горечи: — Но на самом деле всего сильнее я хочу, чтобы мы никогда не пересекались. Раньше и теперь. Чтобы хоть один злодей обошёл тебя стороной, и ты бы не знала меня совсем.

Стало тихо. Эмбер порвала нерв между ним и собой и беззвучно плакала, приложив ладонь к губам. Слёзы катились, дрожали, исчезали за тонкими пальцами.

— Как я могу приказать тебе захотеть, Кай? — шёпотом злилась она, а Бритц отвёл её сырую руку от лица, чтобы согреть и дослушать. — Тебя обескровило чувство вины. А я не хочу… так. Так ничего у нас не получится. Ты не дышишь. А я не могу дышать за двоих. То, что ты натворил, надо… есть слово «простить», но оно неверное. Ну, помоги. Не простить. Пере… жить? Пережить.

— Ответственность, любимая, — ласково и горько объяснил Кайнорт. — Она наступает — и уже не важно, чувствую я вину или нет. Помнишь, я дважды стоял перед тобой на коленях, но ни разу не просил прощения. И не буду, потому что да, да, это неправильно, за такое нельзя простить. Я ведь всё это делал нарочно. Сознательно же. Отнял у тебя семью, дом. Даже имя. Я в ответе. И не хочу, чтобы ты, ангел, это простила или забыла. Мне просто бесконечно жаль, что исправить это уже…

— Не в твоих силах.

Кайнорт почувствовал, как покрывается мурашками, и…

* * *

…проснулся.

Пару секунд он впитывал коварство произошедшего. Не так страшен сон, в котором жив тот, кого ты потерял. Страшнее — сон, в котором помнишь, что он умер, и это уже переломало тебе кости, но вдруг выясняется, что смерть тебе только приснилась. И что на самом деле всё хорошо. Облегчение захватывает, окрыляет, переполняет жизнью. А потом всё. Опять всё. И ты заливаешься слезами в пустой кровати. Один и в темноте.

«Ты не дышишь».

Кайнорт почувствовал, что его опять тошнит, а мокрое лицо и пальцы немеют. Упал на подушку, и каюта закружилась так сильно, что его затрясло. Все струны и нити внутри него надрывались. В голове расцветала боль, резкая, как экспансивная пуля. Стало трудно дышать. Ватная слабость не давала даже открыть глаза, а когда он попытался, то понял, что почти ничего не видит. Тёмные круги, вспышки и точки. Не было сил поднять комм. Он даже не соображал, где его левая рука. Надо было уловить признаки ещё в коридоре. Теперь осталось только ждать, когда боль перемножится на горе и пересилит сознание. И он провалится в ничто без снов.

После эпохи в тёмном колодце его разбудил свет. Ничего уже не болело, но самочувствие было трупное. Нахель назойливо лез в глаза фонариком. Кайнорт хотел спросить, что он делает у него в каюте, но смог только фыркнуть, как дохлый лис.

— А вот и экспресс-тест готов, — бодро объявил Нахель и показал аптечную пластинку, полную индикаторов. — Смотри-ка, что тут у нас.

«*?№⁈##*», — в первый раз прочитал Кайнорт и прошептал:

— Я беременный?

— Так, ну, интеллект сохранён. Попробуй ещё.

«ьитмниурсокл».

Что ж. Он всё ещё не мог правильно складывать буквы в слова, но и так знал, что с ним было этой ночью. А чего он, собственно, хотел? Хроническая анемия из-за страха пить живую кровь, наплевательское отношение к мигрени, перегрузки в погоне, стресс, стресс, стресс, разъедавший гипоталамус… и курение. Последней каплей стало известие о смерти Эмбер, и вуаля. Спазм сосудов догнал его, перегнал и устроил подсечку. Нахель отошёл на минутку и вернулся со шприц-пистолетом.

— Вообще тут написано, — жук кивнул на виртуальную инструкцию, которая преследовала его по каюте, — что эффективнее инкарнации в твоём случае ничего не придумали, но через два часа мы подлетим к Зимаре. Так что лечись как смертный. Получай укол нейро-чего-то там. И ящик крови, м-м, она у Йо в рефрижераторе превосходного качества.

Кайнорт не почувствовал укола. Только щелчок. Он залил в себя банку крови и лёг было снова, но на фоне глухой полудрёмы опять прогремел Нахель:

— Слушай, знаешь… — он уставился на шприц-пистолет в своей руке. — Тот ствол, из которого Альда выстрелила в Эмбер… всё произошло так быстро, но он… вот точно так же блестел. Прямо как этот. То-то я не мог припомнить модель. А? Чего?

Он склонился над Бритцем, прислушиваясь к шёпоту:

— Вовремя же ты… вспомнил…

— Ну извини! Надо было, конечно, сразу сказать. Вот уж не думал, что ты так распсихуешься из-за Эмбер.