Фантастика 2025-71 - Надежда Валентиновна Первухина

— Почему? Нет. Я просто не хочу начинать перед походом.

— Наоборот! — взвилась Дарья. — Такое дело начать, что жертву великую принести!

И загалдели.

Все.

Вообще все, выступая с осуждением князя. В разной степени суровости и решительности. Но выступая. Отчего Берославу даже как-то не по себе стало. Он как-то и позабыл, насколько специфично мышление этих лет. Для аборигенов боги были вполне материальны. А от их расположения зависело если не все, то очень много. Во всяком случае, им так казалось.

Вот парня они и качали.

Напоминая ему, что он — любимчик богов, проявляет такое неуважение к тем, кто взял его под опеку. Да и вообще — неблагодарная скотина, не иначе. Из-за чего может подвести под гибель войско. И что тому, кто не уважает богов, могут и с княжения снять.

— Стойте! — рявкнул князь, перебивая этот словесный поток. — Я не отказывался! — с нажимом произнес он. — Я просто не хочу оставить недоделку. Вдруг меня убьют?

— Ты разве не понимаешь? — предельно серьезно спросил его Рудомир.

— Что именно?

— Богам угодно, чтобы ты это сделал. И ежели начнешь, то точно не погибнешь и, быть может, даже избежишь поражения.

Князь на него посмотрел.

Внимательно.

Прямо в глаза.

Ни тени сомнения или лукавства. «Мухомор» искренне верил в то, что говорил. И остальные вон поддакивать стали.

А ему не хотелось.

Просто не хотелось.

Поначалу-то загорелся, а потом словно внутри какой-то здоровенный червяк елозить начал, вызывая дискомфорт от одной мысли о строительстве языческого храма. Не сказать, что Берослав был богобоязненным человеком. Да и, пожалуй, даже верующим. Нет. Он жил в парадигме научной картины мира, принимая, что науке есть еще куда расти и хватает белых пятен. Христианство же воспринимал как элемент культуры и основы морально-этических ориентиров в той среде, в которой он сформировался как личность. Но…

Если бы он оказался не в разгаре II века, а лет на двести попозже, то без сомнения бы начал плотно работать с христианством. И вряд ли ему помешало бы что-то строить храмы. Сейчас же эти игры с христианством попросту не представлялись возможным. В сущности, в глазах Рима, такой шаг выглядел бы до крайности странным. Тем более что с иудаизмом, веткой которого покамест христианство и являлось, у императоров складывались ОЧЕНЬ непростые отношения.

Тут и знаменитая афера[236], из-за которой пришлось вводить войска в Иудею, что закончилось сносом Второго храма. И последующие проблемы, включая подрывную деятельность на местах. Ведь для иудеев все окружающие были язычниками и людьми неполноценными, включая римскую администрацию, со всеми вытекающими последствиями.

Да и христианство 170-х годов было еще очень далеко от того, каким оно помнилось Ивану Алексеевичу по прошлой жизни. Святое писание все еще не утрясалось, а Святого предания попросту не существовало. Ну, почти. Да и в ритуалах с одеяниями все было иначе. Глянешь — не узнаешь. В сущности, христианство все еще оставалось ветвью иудаизма на всех уровнях, даже на философском, потому как не существовало даже Никейского символа веры…

Так что его ни принимать, ни использовать было нельзя. А все равно — какая-то червоточинка внутри его жрала и терзала. И если с проповедями и учением богословским он особо не тревожился. Воспринимая это все скорее, как игру. То с постройкой храма возникало ощущение, будто он предает свое и своих.

И вот он стоял сейчас задумчивый и нахмурившийся.

А от него требовали решения. Немедленного. С последующим исполнением. Его корежило внутри…

— Так что ты скажешь? — вновь поинтересовался Рудомир. — Начинаем строить?

— Да. — закрыв глаза, произнес князь.

Не сразу.

Очень не сразу.

Просто в силу того, что пересилить это внутреннее раздражение и неудовольствие было очень сложно.

Так-то к строительству септы все уже было готово.

Вообще все.

Даже привезенные римлянами три скульптора изготовили восковые модели статуй богов. Согласовав их облик с видением князя. Более того — скомпоновав композицию из них. Через что просто ожидали отмашки для отливки их в бронзе. Накопленной уже и отложенной. Равно как и золота с серебром, каковыми планировали статуи покрыть. Хуже того — стеклянные глаза уже изготовили на всех. Цветные такие. Под настоящие.

Проект самого храма тоже был готов.

Те же скульпторы его и продумали, вместе с князем.

Формально — обычная римская базилика в три нефа. Такие вполне уже строили, и ничего необычного в ней не было бы, если бы не готические идеи. Берослав предложил строить тонкие, высокие стены, чтобы поднять потолок как можно выше — чтобы больше воздуха внутри и больше торжественности. Подпирая их внешними ребрами жесткости и опирая сводчатые перекрытия на колонны. Ничего нового, как ни странно, во всем этом для римской архитектуры не было. Просто не применялось в таком сочетании и для таких целей.

Берослав «топил» за готику не из-за желания сделать септу красивее. Нет. Просто чтобы затянуть проектирование, а потом и строительство. Но… что-то пошло не так. И старший скульптор, имевший к тому же и опыт в архитектуре… «не оправдал надежд князя» и быстро сделал проект, чем вызвал скорее раздражение, чем радость. Так что теперь по плану будущий храм… септа, должен был иметь вид этакой ранней готической базилики. Еще довольно толстостенной, ранней. Но все же принципиально более воздушной и высокой, чем римские постройки тех лет…

— Тогда надо освятить и благословить землю. — посветлев ликом, произнес Рудомир. — Завтра на рассвете. И завтра же приступим.

— Хорошо. — вновь нехотя кивнул князь.

— Ты это должен будешь сделать сам.

Берослав с трудом сдержался от нервной ухмылки. Постаравшись скрыть эту судорогу кивком. Получилось странно, но Рудомиру было плевать — он получил желаемое.

— Ромеи идут! — крикнул сын, сидевший весь разговор у окна. Чем немало разрядил обстановку.

Впрочем, ненадолго.

Старый знакомец — Маркус, который привел конвой, выглядел весьма озабоченно.

— Все плохо? — поинтересовался на латыни Берослав.

— У нас? Без всякого сомнения. Мы ожидали, что гёты и квады, заняв новые земли, угомонятся на какое-то время, но нет.

— Прям совсем?

— По нашим сведениям, эти германцы собирают три армии. Одна станет осаждать Оливию. Вторая пойдет на верхний брод тебя ждать.

— А третья?

— Не знаю. Никто не знает.

— Насколько они большие?

— Где-то тысяч по пять. Точнее не сказать.

— Посевную они провели?

— Нет, — покачал головой