Долина Зерпентштайн - Саша Левашов

творишь?! – Нисса налетела на эрудита, как будто он раздавил еë любимую выпарную колбу Вюрца из фьелльского стекла. – А если… а если он навсегда таким останется? Ты что, не мог сделать лестницу в скале?

– Так, подождите… подожди. Я же как раз это и объяснял. Опусы эпохи Людей…

– И что, что эпохи Людей? – Раскрасневшаяся Нисса напоминала негодующую свёклу. – Ты же мог его искалечить! Пойдём, осличек, я верну тебе привычные ножки и защищ… защи… Тьфу! Не знала, что ты не дружишь с головой, фон Аскенгласс!

Нисса вырвала уздечку из рук Ганса и потащила Гюнтера в сторону леса. Осёл не двигался с места. Он смотрел на Ганса вопросительно и немного жалобно.

– Что у вас тут стряслось? – подскочил к спорящим колдунам Чкт-Пфчхи.

До того он исследовал скальную стену лихими прыжками, а теперь вернулся вниз и изумлённо разглядывал осла, ещё не решившего, как относиться к невесть откуда взявшимся лишним конечностям.

– Слушай, дрр-Ганс, а ведь дрр-Нисса права. Ты малость перестарался, – проговорил бельчонок весело и приветливо, без тени укоризны в голосе. Он крутанулся, взмахнув хвостом.

– Малость! Да Гюнтер как из Гроссэнвальда вылез! Ганс, ну ты же мог сделать лестницу, или… не знаю, заставить поток нас поднять, или… – От возмущения Нисса начала забывать слова.

– Не дело, когда у осла паучьи лапы, – вторил гноме бельчонок. – Подумай, каково ему сейчас?

– Вы оба не понимаете, – отрезал Ганс. – Фульмоперверты эпохи Людей не боялись накладывать перверсии на живых существ. Поэтому их опусы были такими сильными! В конце концов, не на реттов же мне их накладывать.

Речь эрудита частенько трудно понять – настолько она пестрит головоломными словами. Из того, что известно вашему покорному слуге, перверсия – это некое нарушение основополагающих законов бытия, овальная шестерёнка в слаженном механизме мироздания. Эрудиты так называют колдовство. По отношению к этой самой перверсии мудрецы делятся на фульмопервертов и фульмовиргинистов. А это уже какой-то высоколобый спор о курице и яйце, пустая трата времени.

– Ещё бы ты накладывал их на реттов! Ганс, существует магическая этика. А я очень, очень зла. – Нисса резко отвернулась и полезла на скалу.

– Да поймите вы… ты! – Книжник схватился за голову. – Эти правила не высечены в камне. Ещё пару сотен лет назад они были совсем другими. И всё равно я уже всё сделал. Будем спорить дальше – значит, Гюнтер пострадал зря.

– Я Гюнтера тебе верну, а ты вернёшь ему нормальные ноги. Как только мы заберёмся наверх. Ясно? – Нисса не отдавала Гансу уздечку, пока тот не кивнул.

Эрудит был расстроен, что его не услышали. В такие моменты он как будто снова оказывался на доктринате люцидоменции[20] – в тот день, когда ему на диспуте отказали в присвоении степени магуса.

Ганс вспоминал возмущённые возгласы, доносившиеся из зала, в ответ на которые он, обычно говоривший чётко и складно, мямлил что-то неразборчивое, путаясь и запинаясь. Вспоминал тяжёлый усталый взгляд тучного лектора Песториуса – несомненно талантливого беневербиста, то есть специалиста по языкам, но, увы, боявшегося заходить в наблюдениях над перверсией слишком уж далеко. Вспоминал вездесущий ппфарский орех – из него были сработаны огромные шкафы, уставленные пыльными фолиантами, и столы, покрытые зелёным сукном. Мебель, казалось, вытесняла из аудитории всё живое. Чёртов ппфарский орех!

Только гениус[21] люцидоменции Даваулюс тогда ободрил своего ученика, сказав, что его исследование крайне перспективно и ему нужно обязательно продолжать работу. А ведь больше всего Ганс полемизировал именно с Даваулюсом.

Жаркую дискуссию о том, насколько этично зачаровывать ослов, прервал жуткий грохот и жалобное гудение. Другой четвероногий питомец, сопровождавший отряд, – автоматон Зубило – почти было взобрался наверх, но поскользнулся, неловко покачнулся и угодил лапой в расщелину. Бернар подскочил к неповоротливому спутнику, пытаясь помочь. Но Зубило был слишком тяжёлым и большим – его и весь отряд вряд ли поднял бы! Да и лапа пса засела так глубоко, что добраться до неё было невозможно.

Неуклюжему питомцу пришёл на помощь Вмятина. Он схватил Зубила своими громадными ручищами и изо всех сил потянул на себя. Раздался надсадный скрежет.

– Ему же больно! – запротестовал Бернар, силясь перекричать звук освобождаемого механического пса.

– Автоматоны не чувствуют боли, – возразил Вмятина. – Для спасения целого механизма целесообразно пожертвовать ходовым манипулятором.

– Бернар, прошу тебя, не драматизируй, – подоспела запыхавшаяся Нисса. – Вмятина поступает рационально, боли автоматоны действительно не чувствуют.

– Надеюсь, железяка не будет спасать меня, – проворчал Бернар, глядя на Вмятину исподлобья. Тот уже освободил своего питомца и деловито раскалывал молотом расщелину, чтобы достать застрявший кусок стали. Зубило переминался рядом, неловко балансируя на трёх лапах.

Вокруг экспедиции возбуждённо носился Гюнтер, оценивший несомненные преимущества своей восьмилапой ипостаси. За ним растерянно бегал Ганс, размахивая руками и выкрикивая непечатные ругательства. Тяжёлая поклажа жалобно скрипела всеми ремнями – никто ведь не думал, навьючивая осла, что тот пойдёт карабкаться по отвесным скалам. Тюки держались чудом! Деревянный сундук готов был вот-вот распахнуться, а Гюнтер не замечал криков хозяина и пробовал свои новые возможности во всех направлениях! Бернар тщетно пытался его догнать, рискуя сорваться, а Нисса мрачно наблюдала сквозь окуляры очков за виртуозной перверсией эпохи Людей. Она мысленно хоронила и вещи Ганса, и самого осла, и веру в разумность людей. Неудивительно, что они почти вымерли.

Откуда ни возьмись с небес на осла упала белка. Чкт, растопырив лапки и распушив хвост, метко приземлился на холку Гюнтеру, а затем принялся трещать ему на ухо трели на своём шарабья – так эльфы называют беличий язык. Никто не знал, что бельчонок пообещал животному, но осёл медленно и спокойно добрался до самого верха, где все и выдохнули наконец.

Нет, не выдохнули: бодрый и удивительно настойчивый Бернар уговорил путников подняться ещё выше, пока осёл не потерял паучьи лапы. Горы разжигали в следопыте чёртов азарт. Первопроходцы взобрались на утёс неподалёку, чтобы оглядеть долину с высоты: их взору открылся лес, присыпанный снегом как сахарной пудрой. По дну долины извивалась та самая река, что разрушила скалу и вырвалась отсюда вон.

Вдалеке у моста на том берегу стоял замок. Шпиль полуразвалившейся надвратной башни указывал в ясное голубое небо. Удивительное дело: вокруг на пару рёстов[22] ни души, а тут вдруг сразу и мост, и замок!

Долина брала начало у горы Снакфьелль, Змеиной горы по-орочьи, что возвышалась над всеми прочими пиками. У Бернара аж дух перехватило от того, как кремовый свет Хютера играл на серо-голубой вершине. Ух, Ёрдово место!

Ёрд – бог холода, мудрости,