Долина Зерпентштайн - Саша Левашов

– С шишкой-то что? – насторожился Бернар.

– Она нетронутая. Её не распотрошили. Здесь нет никого: ни зверей, ни птиц!

Странную всё же силу имеют слова. Едва Чкт озвучил своё наблюдение, остальные ясно различили то, чего до сих пор силились не замечать: пустоту и тишину. Это не такие пустота и тишина, какие воцаряются в доме, когда дети уходят гулять. У обычных пустоты и тишины есть причина. Они закончатся, едва их кто-нибудь нарушит. Но здешние пустота и тишина существуют сами по себе. Они есть, и это из-за них вокруг нет никого. И первопроходцы с их дыханием, скрипом снега и ремней, бряцанием экипировки в этом месте совершенно лишние и должны быть изгнаны.

– Давайте дойдём до замка и послушаем, что скажет он. – Бернар почувствовал острую необходимость отшутиться, хоть и не вполне понимал отчего. – Может, там тоже никого нет и можно распотрошить пару сундуков.

Отряд двинулся дальше. Бернар заметил, что корни деревьев не пересекали тропинку. Так бывает в тех местах, где когда-то проходила древнелюдская имперская дорога. Под неё выкапывали котлован, туда засыпали гравий, а сверху укладывали каменную мостовую. Потому здесь до сих пор и не проросли корни: каменная дорога под слоем почвы никуда не делась.

День клонился к вечеру, и стоило уже озаботиться местом для привала. Взобравшись на дерево и как следует осмотревшись, Бернар увидел впереди в некотором отдалении от дороги поляну. Решено было идти туда.

Чкт насобирал для костра сухих веточек с окрестных деревьев. Вмятина споро очистил от снега небольшую площадку под кострище и натаскал камней. Бернар разжёг костёр. Ганс вытянул к огню руки и ноги и не отрываясь смотрел, как пламя облизывает хворост. Ему явно нездоровилось.

– Кто же в горы такие башмаки надевает? – неодобрительно качал головой Бернар. – Надо было тёплые вещи брать.

– Ты уже который день это твердишь, – пробормотал Ганс. – Я бы обошёлся без всей этой нежности…

– К тому же ты люд, у вас ведь слабое здоровье… – не замечал его бубнежа следопыт, разбиравший свой рюкзак. – Грейся, грейся поскорее. Ещё больных нам здесь не хватало!

– Тебе, Ганс, не помешал бы горячий тий, – заметила Нисса лекарским тоном и полезла в свою сумку. – Хорошо, что я взяла отменный травяной сбор… Шалфей, зверобой, узелки Дюпюитрэна. Заварим прямо в котелке, Бернар? А кашу вторым заходом.

– Зачем? Тий нужно заваривать в тийнике! – улыбнулся следопыт, выуживая из рюкзака стёганый шерстяной спальник, набитый тонким слоем лебяжьего пуха. В спальник первопроходец самым тщательным образом упаковал удивительнейший тийник: небольшой, пузатый, с носиком и чудаковатой ручкой, неуклюже торчавшей из бока.

Его выдули из лазурного стекла, расписав на эльфийский манер – пёстро, но гармонично, броско, но изящно.

– Кто же в горы берёт стеклянную посуду? – фыркнул Ганс.

– Плохое решение, – подтвердил Вмятина.

– Лучше бы медный, – поддакнула Нисса, забирая тийник, чтобы разглядеть получше. – Упадёшь на тропе – расколется. А ведь красивый такой… Редкая карминовая глазурь. И звон какой глубокий. Подожди! Неужели фьелльское стекло?

– Оно самое, – признал Бернар. – Я всегда его беру. Да, с ним много хлопот, но зато вкус выходит особый.

– Я хоть книги взял, а не яркую безделушку, – буркнул Ганс, и разумный смертный не обратил бы на колкость внимания. Но Бернар посмотрел на черноволосую макушку с мрачным прищуром, сминая ладонями кожу рюкзака.

– Очень красивый тийник. Однако его нельзя на костёр, – тут же заметила гнома, стараясь отвлечь ценителя тия от ворчливого архивиста, и снова аккуратно постучала ногтем по звонкому стеклу.

– Нельзя на костёр… Конечно-конечно! – закивал полуэльф, озираясь. – Кипяток заварим отдельно, снега накидаем. Куда вы котелок положили?

– Кипяток уже есть, – заявил вдруг Вмятина.

И действительно, внизу тулова автоматона, напоминавшего бочку, устроена была топка. На ней восседал объёмный медный бак с беспрерывно кипящей водой. А из бака торчал латунный краник, из которого Вмятина налил в тийник кипятка. Нисса пришла в полный восторг от такого конструктивного решения. Она видела автоматона впервые в жизни, хоть, будучи магусом онтомагии – доктрины, изучающей взаимодействие сущего и всякие вычурные штуковины, – собрала, разобрала и снова собрала не один сложный механизм. И тут её прорвало онтомагическим интересом:

– Неужели топка отлита из железа? Я думала, это бронза почернела!

– Верно, это чугун.

– Литой ппфарский чугун! – поразилась Нисса. – Новейшая гномья онтомагия! Так ты родом из Ппфара?

– Это так, – бесстрастно прогудела ходячая кузня.

– Ганс, ты когда-нибудь слышал о чугуне? Это литая хрупкая сталь, они научились её плавить! Чугун дешевле бронзы, но не менее прочен, а ещё он почти не ржавеет и…

– Онтомагия пока что остаётся вне зоны интереса моей эрудиции, – пробурчал насупившийся Ганс, посёрбывая тий.

– Ах, ну да, это же никак не связано с дремучей людской археодревностью, – поддела его Нисса и продолжила расспрашивать немногословного Вмятину.

Милостивые боги, а что за тий у них получился! Представьте, что на каждый вкусовой сосочек вашего языка заботливая матушка надевает шарф и перчатки из овечьей шерсти. Потом тепло разливается по телу – как будто вы приняли горячую ванну, завернулись в халат, надели шерстяные носочки и сели в кресло у камина, поглаживая кота. Нет! Вы – кот, и весь Ётунвель[23] чешет вас за ушком.

– Обнаружен фундамент здания! – провозгласил Вмятина. Он замахал верхними манипуляторами и засвистел, как тийник, выпуская пар и привлекая внимание остальных.

На поляне, на которой остановились первопроходцы, сохранились развалины небольшой, в дюжину домов, деревни. А ещё через котелок путники нашли торчащую из земли каменную руку. Вытесали её из змеевика – серого с зелёными прожилками отделочного камня.

Ганс как будто забыл про холод и болезнь. Развернув один из своих тюков, он достал кирку, лопату, колышки, набор кистей – и принялся за раскопки. Он не мог поверить своему везению: на первом же привале обнаружить статую Скюльптю́ра! Только что она делает в деревне?

Три кружки согревающего тия Ниссы вдохнули в эрудита новую жизнь, но промёрзшая почва поддавалась неохотно. Только когда к Гансу присоединились остальные члены отряда, разделавшиеся с палатками, дело хоть как-то пошло.

– Ты приехал сюда за статуями? – Нисса увлечённо очищала от земли увесистый камень. – Что в них такого?

– Пока не знаю, – ответил Ганс, погружая в промёрзший грунт лопату. – Слышала когда-нибудь об Э’йтри Скюльптюре?

Нисса, конечно, слышала. С честолюбием гномов может сравниться разве что их любовь ко всевозможным ремёслам, потому подземный народ трепетно хранит память о своих кюнстнерах – выдающихся мастерах, кудесниках. Особенно это касается работы по камню: искусство придавать форму различным породам