Либелломания: Зимара - Н. Мар

было темно и душно. Страх исказил восприятие на свой лад. Но спустилась ночь или настало утро, и гравитация паутины подо мной исчезла. Я инстинктивно собралась в комок, а в карцер вместо Виона-Вивария влетел санитар Гриоик-ноль-одиннадцать. Первым делом он затолкал в мои вестулы какие-то капсулы.

— Болеутоляющее. Надевай пижму, — в меня полетели тряпки.

Пижму? Или послышалось? Я молча приняла серую пижаму в глазодробильный геометрический рисунок и матерчатые тапочки. Рука уже не горела после болеутоляющего. Тлела. Пришлось держаться за гамак, чтобы не упасть от головокружения, и провозилась я долго.

— Уточка крови двадцать пять процентов, — опять ошибся Гриоик и, заметив оговорку, попытался исправиться. — У-т-е-ч-к-а кроме. Требуется диетическое пытание.

Утечка крови. Значит, я отдала литр Альде и… Кайнорту. По щекам опять потекло, и, ощупывая распухшим языком сухое нёбо, я подумала, что слёз отдала больше литра. Хорошо бы в этом месте нашлась где-нибудь пространная табличка с запретом думать о Кайнорте Бритце. После пяти лет рабства и почти двух лет донорства шчеры выучили медицинские нормы наизусть, и литр в моём случае означал среднетяжёлую степень кровопотери, после которой наступала кома от болевого шока. Гриоик опутал кабелями мои запястья и потянул в коридор. Стены и пол там украшал гипнотический принт из линий, треугольников и спиралей. Ещё хуже, чем на моей пижаме. Взгляду нигде невозможно было притулиться и сосредоточиться, всё время казалось, что пол поднимается и лупит меня в переносицу. Глаза сами собой сходились там же. Даже, наверное, хорошо, что Гриоик меня подтаскивал, потому что я то и дело спотыкалась. Там, где пол казался ровным, он вдруг кривился, а выпуклости и ямы оказывались иллюзиями. Шагов через двадцать меня затошнило, и чудовищный пол спасла только пустота в желудке. Организм чего-то требовал, но я никак не могла понять, чего конкретно, потому что от череды недомоганий в мозге образовался затор.

Косые стены коридоров сходились на потолке, как в анфиладе пирамид. Посреди каких-то зелёно-фиолетовых кругов, которые начинали пульсировать, если зацепиться на секунду взглядом, горела табличка:

«При спаде внезапного снижения эскалации избегания конфликта стрелять на поражение!».

Меня пугала даже не угроза, а то, что я начинала понимать эти упреждения. В коридоре были и другие пациенты. Все в похожих пижамах, разнился только тип оптических иллюзий. Шахматные доски, косые линии, круги… И над каждым вертелась какая-то гадкая рыба-санитар. Удильщик, морской нетопырь, химера… Глубоководные твари. Неужели каждая рыба отражала душу? Но Гриоик утверждал, что я склонна к побегу, а ведь это не так. Кто-то шёл сам, кого-то тащили на кабелях. Лица… эти лица были разные, по-детски свежие и понуро-одутловатые, неподвижные и дёрганые, но с одним и тем же налётом тупого смирения. Сперва я даже испугалась: психи, взаправдашние психи… это ведь даже хуже, чем мертвецы! У меня развивалась новая фобия. Хотя я сама вряд ли выглядела лучше других. За спиной у одного парня вился дымок. Эзер. Бледный и опутанный зеленоватыми жилами, проступавшими сквозь кожу. Мимо сам, без кабелей, трусил благообразный старичок. Следом нити протащили парализованного, как манекен, хвостатого мужика.

Кто-то охнул, и все невольно обернулись. Потный и рыхлый пациент забился в хватке санитара-пираньи. Их нечаянно толкнули, с носа пациента соскользнули тёмные стёклышки, которые моментально растоптали. По коридору разнёсся нечеловеческий крик.

— Бе-е-е! Бе-е-е-е-елое! Бе-е-е-е-елое!..

Он уставился на белый квадратик посередине оптической иллюзии шахматной доски и дрожал в неописуемом ужасе, будто перед ним выскочила змея. На секунду я представила, что было бы, окажись он на воле, на планете, укутанной вечно белой мерзлотой. Санитары похватали своих пациентов и растащили в стороны. Рыхлого беднягу замотали кабелями с головы до ног, накинули на голову чёрный мешок. И он сразу перестал вопить. Гриоик-ноль-одиннадцать дёрнул меня и завёл в стеклянные двери.

— Занимай свободный слоник. Столбик. С-т-о-л-и-к, — наконец удалось ему.

Столовая походила на морг с десятком металлических столешниц. Только треугольных. Рыбы-санитары раздавали питательный кисель. Не в тарелку шлёпали, а прямо так. Полупрозрачная жижа дрожала сопливыми каплями. Кто-то ел, забирая липкую массу пальцами, кто-то запускал в них язык. Здесь собрались расы, о которых я даже не слышала. Я села к двум пациентам, которые показались мне самыми спокойными. Они ковыряли своих слизняков ложками из мягкого пластика. Набранный в них кисель оттягивал пластик, ложки отвисали и тряслись. В центре столовой вертелась голографическая табличка, единственная ясная и понятная среди умопомрачительных:

ЧИТАТЬ ТАБЛИЧКИ ЗАПРЕЩЕНО!

Лучше бы есть запретили. Потому что класть в рот сопливую жижу я не собиралась. Но сесть на табурет и убаюкать больную руку было уже облегчением. Парень рядом, в пижаме с кислотными спиралями и с угрями на лбу, двигался рвано, угловато. Он жужжал при малейшем шевелении и повизгивал, когда сгибал суставы. У него в ушах торчали болтики на манер старинных наушников, которыми затыкали слуховой проход. Парень вынул из кармана горсть мелких гаек, посыпал ими кисель. Перемешал. И начал есть. Гайки глухо застучали о зубы. Хвостатый пациент за столиком напротив совсем не шевелился, даже не моргал. Из уголка его глаза покатилась слеза, и откуда-то воскликнули:

— Да прекрати ты!

Впервые от женского голоса у меня взорвалось в голове. Я вздрогнула и посмотрела на пациентку сзади. Розовые волосы забраны в небрежный пучок и заколоты карандашом, курносая, в полосатой пижаме, из нагрудного кармашка торчит блокнот. А в остальном ничем не примечательная внешность. Зато голос, как торцовочная пила.

— Да дай же поесть человеку!

Я не понимала, к чему это она и почему именно мне, пока не вспомнила, где нахожусь. Среди сумасшедших. Хвостатый пациент застыл не донеся жижу до рта, и та сочилась сквозь его пальцы на стол. Взгляд у него был неподвижный, но страдающий.

— Издеваешься? — опять напала розоволосая. — Или ты умственно адаптированная?

— Я ничего не делаю, — и, чтобы дать ей удостовериться, я втянула голову в плечи и собрала пальцы в кулаки, а локти прижала к бокам.

— Ты же пялишься. Она пялится на Мильтона!

— Мильтон не может двигаться, когда смотрят.

Это произнёс тип, который жевал гайки. Он проглотил их и теперь был очень любезен. Что ж, многое прояснилось. Я сделала вид, что разглядываю потолок. Но боковым зрением всё-таки ухватила Мильтона, который активно всасывал питательную жижу прямо со стола, пока кто-нибудь опять на него не воззрился. Третьей за нашим столиком сидела чёрная-пречёрная тень без пижамы. Ни фотон не покидал пределов её очертаний. Она… или он или оно методично и