Либелломания: Зимара - Н. Мар

невозмутимо поглощало кисель. Стало вдруг неуютно, будто эта тьма следила за мной и могла засосать вместе со светом, как имперский штурмовик. В углу, среди катастрофических пижам, выделялся пациент, весь облепленный фольгой. Как очень параноидальный тип, которому было недостаточно одной шапочки. У меня устала шея, и, опустив голову, я застала Мильтона замершим с приоткрытым ртом. С его губ сочился кисель. Розоволосая выдернула блокнот из кармана, а карандаш из пучка. Вооружившись им как заточкой, она зашипела:

— Я тебя вычеркну.

— Дъяблокова, сядь! — оборвал её санитар, механический морской нетопырь.

А я вздохнула и закрыла глаза. Вообще не надо было их открывать этим утром. Я рисковала заснуть и упасть с табурета, но решила, пусть Мильтон доест, в самом деле.

— Ешь, — проскрежетал Гриоик, заметив мою жижу нетронутой. — Таковы правила, тем брокколи при потере крови.

«Тем брокколи»… Должно быть, где-то водились мехатроники дурнее меня. Я взглянула на жижу и решила, что она не достойна и полушанса.

— Нет, спасибо.

— Я таких много повидло на своём веку. Все едят рано или поздно. Будешь и дальше операция, отправишься в карцер до конца надели. До конца не делить. Огурца недели. До гонца…

— До конца недели! — взорвалась я, уже почти плача от пыточного словаря Гриоика. — Не смогу я это проглотить.

И опять закрыла глаза. Но через секунду, отхватив удар током, подпрыгнула на месте. Надо мной стоял доктор Вион-Виварий Видра. Из провалов хромосфеновых глазниц вился дымок. Но я боялась только настоящих скелетов, а живых эзеров — нет.

— Я ещё не голод…

Он схватил меня за волосы на затылке. Зачерпнул жижи со стола и размазал мне по лицу, заталкивая в рот.

— Ешь.

Я сплюнула солёную гадость, на вкус точь-в-точь сопли. Остатки её во рту вызывали приступы рвоты и неуёмного кашля. Парень с гайками за щеками вскочил с места:

— Остановитесь! Первый закон робототехники вынуждает меня…

Но его собственный санитар оказался проворнее, и робот обмяк лицом в жиже.

Видра щёлкнул Гриоику. Латимерия цапнула меня за больную руку и выволокла в коридор. Пришлось едва ли не бежать за нею вприпрыжку, чтобы не упасть, а Вион-Виварий шагал рядом. Опять та же дверь. Опять карцер. Опять стащили пижаму и швырнули на гамак для буйных. На этот раз лицом вниз.

— В бентосе Френа-Маньяны я один решаю, когда кто-то голоден. Или болен. Или мёртв, — спокойно говорил Вион-Виварий. — Ещё выкрутасы, Эмбер Лау, и подсажу к тебе Скрибу Кольщика.

Скриба Кольщик — звучало как махина с топором наперевес, и в желудке скрутился клубок из нервов. Не сходи с ума, дурочка, всхлипнула я. Вряд ли пациентам позволялось держать топоры среди личных вещей вроде трусов и зубных щёток. Но меня всё равно колотило. Лежать на животе было куда страшнее: я не видела, что творит Видра, и если бы он только вздумал… Но дверь карцера хлопнула быстрее, чем жуть обрела конкретную форму.

* * *

Я сдалась к вечеру. Нет, не угрозам. Просто тело наконец определилось с приоритетным дискомфортом. Страшно хотелось в туалет. Первый шок поутих, болеутоляющее подействовало, и верх взяла физиология. Я взвыла и поклялась, что съем всё. Смотреть не могла на сопливый кисель, но терпеть позывы мочевого пузыря не могла сильнее.

— Тюлька без глупостей, — предупредил Гриоик. — Т-о-л-ь-к-о без глобустей.

— Хорошо-хорошо.

Застёгивая пижаму на ходу, я понеслась в туалет быстрее Гриоика. Там было зеркало. Не стеклянное, а лишь отполированный металл. Ясно, чтобы сумасшедшие не разбили. Зря я в него смотрелась. Даже после того, как я наспех ополоснулась над раковиной, моим отражением можно было жорвелов распугивать. И сон… Я вспомнила свой недавний сон о зеркале и сложилась пополам от душевной боли, лекарством от которой был разве что крик, переходящий в потную дрожь. На крик никто не пришёл. Кажется, невменяемый ужас тут был делом обыкновенным. А потом потащилась в столовую. Моя куча соплей так и скучала с тех пор, как утром её шлёпнули на стол. Теперь-то я с теплотой вспоминала те лепёшки из муки и глины, которые грызла в Каракурске семь лет назад, после больницы. Гриоик вручил мне ложку из мягкой пластмассы. Я стояла над жижей, цедила слюну, чтобы отлепить язык от нёба и открыть рот, и надеялась, что санитар не ляпнет что-нибудь неудобоваримое, но:

— Размошонка следует. Будет вкуснее.

— Что⁈

— Р-а-з-м-е-ш-а-й к-а-к следует.

— Что там вообще в составе?

— Мне не извёстка.

Я размешала. И съела. Сопливый кисель удовлетворял и голод, и жажду, особенно жажду мести, крови и другого членовредительства, которую вызывал Гриоик. Подавляя приступы рвоты, я ловила себя на мысли, что это даже неплохо, что из всех санитаров мне достался этот идиот. Это было похоже на фатум.

Потом он потащил меня в коридор.

— Гриоик, мне больно, — взмолилась я, когда кабель впился в клюквенно-красный волдырь на правой руке. — Я сама пойду!

— Не положено. Ты склочна к побегу. С колонна к побегу. С кулоном к побегу, — он помолчал и взял себя в плавники. — С-к-л-о-н-н-а к победе.

— О, да, карась ты заржавленный.

И если это был фатум, значит, была и надежда на толику вселенской справедливости. Или вселенской иронии, которая работала надёжнее гравитации. Я думала, мы возвращаемся в карцер, но Гриоик отпустил меня у двери с табличкой «Отсек 6» на треугольной двери. Здесь, чёрт возьми, всё было треугольное и косое, даже жилые отсеки.

Как только Гриоик отпер дверь, двух пациентов внутри разбросало по койкам. По гамакам поменьше карцерного. Отсек был на троих. Я переступила порог, и третий гамак настойчиво потащил меня в угол. Гамаки во Френа-Маньяне, как оказалось, служили постелями, а при необходимости — смирительными рубашками. Только не из стальных канатиков, как в карцере, а из шёлковых нитей. Белья не полагалось. Одновременно со щелчком замка гамаки перестали вдавливать нас в углы. Я оказалась взаперти с двумя сумасшедшими. И им ничего не мешало придушить меня во сне. Или сожрать. Или чего похуже. Разумным показалось не спать всю ночь. В конце концов, в последнее время в сознании я провела времени гораздо меньше, чем без, и надеялась, что эффект у обморока накопительный.

В гамаке слева качался замотанный в эластичные бинты тип земноводной расы. Худой, с болотной кожей, сальной на вид, как у саламандры. Измусоленные ленты покрывали всё лицо, кроме рта. Он