Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

«Живой…»

– Ты и ты в мыльни! – с порога распорядилась Клёна, тыча пальцем в двух самых крепких ребят, которые сидели над свитками. – Возьмёте по две бадейки кипятку и бегом в лекарскую к креффу Ихтору!

В читальной зале и без того было тихо, а после разлетевшегося эхом звонкого приказа стало вовсе как в могиле. Парни недоумённо переглянулись, не понимая, с чего вдруг ими эдак ловко взялась верховодить девка с поварни.

– Быстро! – топнула ногой Клёна.

Они подскочили, но не столько потому, что признали в ней дочь главы, сколько потому, что говорила она очень решительно, а по испуганным глазищам было видно: не насмехается, не за-ради весёлой проделки взбаламутилась.

Как только ребята умчались куда сказано, Клёна побежала к Нурлисе.

– Бабушка! – В душной каморке было темно и тихо. – Бабушка, холстин надо чистых на простыни! И ткани на повязки! Только дай сношенной, чтоб потоньше. Бабушка!

Нурлиса выкатилась из-за печи с чадящим светцом в руке. Она уж было открыла беззубый рот, чтобы облаять заполошную девку, но услыхала про повязки и внезапно присмирела. По морщинистому лицу пробежала тень глухой тревоги.

– Дам, девонька, дам! – Карга подхватилась и потрусила к одному из ларей. – Ты ж моя хорошая… Обожди… Вот ведь… Не видно ни шиша! Опять этот кровопийца лучин забыл принести! – А узловатые руки уже откинули тяжёлую крышку сундука и перебирали холстины. – Вот эту возьми и эту… А вот рогожка ещё. Вдруг спонадобится. На повязки у меня нарезано уже. Держи эти, они помяхше. – Бабка складывала на руки девушке стопки ткани и всё бормотала: – Вот ить беда какая… Тьфу, лихоимцы клятые… Беги, беги, деточка!

Клёна выскочила, а у неё за спиной Нурлиса уже громыхала ключами, бранилась дрожащим голосом и, по всему судя, собиралась ковылять наверх: узнавать, что стряслось.

Когда девушка, запыхавшаяся и вспотевшая, ворвалась в башню целителей, там оказалось полно народу. Из-за двери лекарской доносился гул голосов, а у порога стоял один из выучеников Русты. Клёна протянула ему стопку ткани.

– Я холстины принесла.

– Давай. – Выуч перенял у неё ношу и исчез за дверью.

– Кого они принесли? Знаешь? – спросила Клёна шёпотом, когда он воротился.

Парень изо всех сил прислушивался к происходившему в лекарской и разговаривать не хотел. Потому просто рассеянно кивнул и отмахнулся.

– Воя старградского. Нынче ночью в лесу у волков отбили. – И добавил, не глядя на собеседницу: – Ты не стой, иди. Больше не надо ничего.

Но она, вместо того чтобы уйти, осела на стоявшую возле стены перевёрнутую кверху дном бадью.

Клёна твёрдо помнила, что приняла решение больше не плакать. Поэтому лишь спросила помертвевшим голосом:

– А глава где? Там?

Парень дёрнул плечом.

– Что ему там делать? Ушёл уже. Ступай, ступай.

Она поднялась и направилась прочь.

Глава 37

Клесх закрылся в своём покое, а в коридоре выставил служку, чтобы кликнуть, буде чего понадобится.

Какое-то время глава молча рассматривал ходящую.

Он устроил её на широкой лавке возле очага. Укрыл меховым одеялом, потому что девушка явно мёрзла: даже пальцы у неё скрючились, словно от лютой стужи.

– Принеси с поварни сби́тня[20], – велел обережник томящемуся за дверью парню. – И из еды что-нибудь.

Служка покосился на девушку, лежащую без памяти. Лицо у неё было серое, осунувшееся. Всего богатства – длиннющая коса, свисавшая с лавки и свернувшаяся на полу кольцами, словно змея. А во всём остальном – доходяга. Впрочем, думать об этом паренёк не стал, а с радостью дёрнул с места, ибо уже притомился бесцельно слоняться от окна к окну и обратно.

Когда юноша воротился с корзиной в одной руке и обёрнутой в войлок крынкой в другой, глава кивнул ему.

– Ступай, больше не понадобишься. – Едва дверь за прислужником закрылась, Клесх опустился на край лавки и сказал: – Будет уже притворяться. Вижу, что в себе.

После этих слов длинные ресницы волколачки дрогнули, и она наконец посмотрела на человека. У ходящей были глазищи невиданной красоты: приподнятые к вискам. Лисьи. Взгляд хитрый, оценивающий. Но выглядела она всё одно измождённой и загнанной. Да ещё Бьерга надысь не придумала ничего лучше, кроме как захлестнуть науз из пеньковой верёвки на шее пленницы. Из-за этого девка походила на удавленницу, которую спасли в последний миг, перерезав ужище.

– Как понял? – спросила она обережника.

– Дышишь по-другому, чего уж тут понимать, – ответил он, поднявшись и налив в ковшик-уточку сбитня. – Рассказывай: как звать, откуда явилась, почему против своих вместе с обережником вышла, отчего он плох совсем? Всё говори.

Ходящая с трудом села, привалилась к стене. Когда она перенимала у мужчины ковшик с питьём, руки у неё дрожали, а пальцы так и оставались скрюченными. Пленница медленно, обжигаясь, пила. Глава молчал, лишь пристально наблюдал, как на бледное лицо от доброго питья возвращается румянец.

– Зовут Мара, – ответила она наконец и тут же спросила: – А тебя Клесхом?

Он догадывался, что она не столько была в беспамятстве, сколько прикидывалась, стараясь как можно больше выведать о тех, в чьи руки попала, поэтому просто кивнул.

– Ты вожак. Верно? У вас это называется главой, да? Мне Зван рассказывал. Что глядишь? Мы тоже в Переходах живём. Отчего бы Звану не рассказать мне про Цитадель?

Клесх в ответ пожал плечами и сказал:

– Мне показалось, Зван не шибко жалует оборотней.

Девушка усмехнулась.

– Оборотень оборотню рознь. Когда мы поселились в Переходах, брат сказал мне, мол, в кровососах людское начало сильнее, оттого они нас и чураются. Но делить нам с ними нечего. Им лишь бы осесть где да корни пустить. А вот волки живут охотой и погоней. Просто одному нравится выслеживать оленя, а другому – человека. Ито, ито охота. А зверь разный.

Обережник решил не уточнять, кого её брат называл зверем: оленя, человека или волка.

– Я всё надеялась ходить опричь, не ввязываться. Но брат сказал, что не идти под Серого нельзя. Что Серый сильный и свирепый, а потому своё всё одно возьмёт или вовсе задавит. Что лучше в стаю к нему добровольно перетечь, ибо так примут быстрее, а потом уж оглядеться и думать, что дальше. Таких, как мы, ведь немало.

Девушка накинула на плечи одеяло и брезгливо поморщилась. Видать, учуяла нечеловечьим нюхом, что от истёртого меха воняет дохлым зверем.

Клесх сел на скамью и задумчиво посмотрел на пленницу.

– Каких «таких»?

– Тех, кто пошёл под Серого от безысходности, – ответила она. – Я злилась. Брат