Пленники раздора - Алёна Артёмовна Харитонова

успокаивал, мол, на всякую силу иная найдётся, но не обязательно в ней должно быть мощи больше. Могучий ураган дерево в один мах валит, а маленький бобр долгонько зубами точит. Да только исход один: дерево падает.

Клесх хмыкнул.

– Не дурак у тебя брат.

Мара кивнула.

– Не дурак. А ты нальёшь мне ещё этого сладкого?

Она протянула ему деревянный ковшичек.

Обережник сызнова наполнил его сбитнем. Мара с наслаждением грела ладони об пузатую уточку и дула на горячее духмяное питьё. Тяжёлую косу она перекинула на грудь, но даже так пушистый кончик свисал с лавки, не доставая до пола всего несколько вершков.

– Так к чему это всё? – спросил глава.

– К тому, – ответила девушка, – что мы сами примкнули к Серому и делали всё, что он приказывал. Но лес мне свидетель: мы не хотели себе такого вожака! Он ведь хуже дикого. И ближняя стая его не лучше: хоть и осенённые все, но злющие. А сила так и плещет. Страшно с ними! Впрочем, Серый не даёт им яриться и грызть друг друга. Неповиновение – смерть. – Она безрадостно усмехнулась, погладила косу. – Но всё одно – ближняя стая, как скаженные. Оттого мы Звана и держались: у него хоть все в ясном уме, без лютой жажды. Да и сам он не дурак. Нужна ему была под боком одуревшая стая… но отказать Серому он не смог, а оттого искал среди волков сотоварищей. Нас он принял. Мы были осторожны.

Клесх налил себе сбитня. Достал из корзины лепёшку, протянул девушке.

Та покачала головой. Видать, хотела сперва закончить разговор.

– Первый раз Серый охотника приволок по лету. Его долго мучили. Дня четыре. Он всё молчал. Ничего не сказал, хоть и спрашивали. Потом уж от боли бормотал бессмыслицу. Впрочем, Серому то было не важно. Ему было важно поглумиться, силу свою явить. Стае. Людям. Вам. От пережора вожаки тогда еле оправились. Серый, чтоб беду упредить, увёл их подальше. Охотились, возвращались в ум. Апо зиме в засидку попал ещё один охотник. Нескольких наших убил, нескольких покалечил. Серый и злился, и радовался. Грызть его до смерти не давал. Понравилось мучить. Да хотел ещё вызнать, сколько всего охотников у Цитадели. Я увязалась вместе с ним. Он позволял. Я сильная и красивая. А он любит волчиц. А тогда ещё и Лют пропал: пошёл с одной из стай в Невежь и сгинул. Серый думал: я хочу мести за брата. Но это не так. Я знаю: Лют жив! У вас он!

При упоминании оборотня, с которым уехала Лесана, Клесх усмехнулся.

– Ты, значит, решила выменять обережника на брата?

Ходящая не стала запираться.

– Да, решила. Но даже и сгибни Лют, я бы всё равно охотника увела.

Глава смотрел насмешливо.

– Пожалела никак?

Мара дёрнула плечом, едва не расплескав из ковшика остатки сбитня.

– Что ж ты думаешь: мы на жалость неспособны?

Клесх покачал головой и ответил, словно кнутом вытянул:

– Ты эти сказки про жалость другому кому плети. Не будь твой брат в плену, этот сторожевик умер бы так же, как первый.

Волчица поджала губы.

– Мне его выводить Дивен помогал, из Звановой стаи осенённый. Он следы путал. И ему до моего брата никакого дела нет. А допрежь того я что ни день в пещеру спускалась, где вашего охотника держали. Ходила, будто поиздеваться. А на деле лечила, чтоб не помер. Только мой дар ему плохо помогал. – Она в порыве гнева вскочила с лавки и теперь стояла напротив главы, глядела на него, сидящего, сверху вниз и гвоздила словами: – Но всё одно, прознай о том Серый, меня бы по кускам разнесли. Думай что хочешь. Только я парня к тебе живым привела. И сама не сбежала.

Клесх слушал со спокойным равнодушием, а когда ходящая замолчала, сказал:

– Не сбежала ты, потому что бежать некуда было. А парня спасла, потому что Серый тебе хуже лишая надоел. Вашу с братом уловку разгадать нетрудно: вы хотите Цитадель с Серым стравить. Нашими руками докуку свою убрать. Заодно и охотников проредить. За обережника исполать тебе. Только Люта в Цитадели нет.

В общем-то, не диво, что Мара хотела спасти брата. Лют говорил: для волка семья и стая – самое главное. Клесх и сам на многое пошёл бы в попытке защитить тех, кого любил. Но он с той же лёгкостью пожертвовал бы жизнью и ради чужих людей. Тогда как, по разумению Мары и Люта, жалости, сострадания, помощи заслуживали лишь близкие или полезные стае.

Обережнику была чужда подобная разборчивость. Более того, она лишь в очередной раз напоминала: ходящие – люди лишь наполовину. Да, иной раз и кажется, будто нет отличия, будто человеческое в них сильно́. Сильно́. Вот только человечность другая.

Мара словно прочитала его мысли, сказала:

– Охотники спасают людей. Они ваша стая. Волки спасают волков. Это правильно. Каждый хочет жить. – А потом она осознала сказанные собеседником ранее слова, что Люта нет в Цитадели, и испугалась, подалась вперёд. В лисьих глазах плескался нескрываемый страх. – Ты сказал, брата нет в крепости?

Клесха не порадовал и не позабавил её испуг.

– Нет. Ежели хочешь, жди. К зеленнику́ воротится. Но не думайте, что, когда Серый в котле окажется и крышка на том котле захлопнется, вы со стороны станете глядеть, как он варится. Ни ты, ни брат твой чужими руками жар загребать не будете.

Девушка покачала головой.

– Думаешь, застращал? Я не пугливая. Нам и без Серого несладко жилось, а с ним вовсе никакой жизни не стало. Умирать мы, как и вы, не боимся, но, как и вам, нам жизнь милее гибели. Не хотела я тебе говорить, но скажу… Не со зла, а чтоб понял ты: к Серому у тебя своя надобь. – Волчица на мгновение замолчала, а потом заговорила глухо, словно через силу: – Серый как-то привёл в стаю мальчишку. Невысокого. Юркого. Вёсен десяти. Сероглазый. И волосы, как сырая зола. Между передними зубами щербинка, а возле носа слева оспинка маленькая. Он па́хнул, как ты.

Лицо Клесха не дрогнуло ни на миг. Он по-прежнему выглядел спокойным и молчал.

– Будет уже притворяться, – со вздохом сказала волчица. – Вижу, что больно. Дышишь по-другому. – Она сызнова села на лавку и продолжила: – Он назвал мальчика Ярцом. Брал его с собой к Звану. Дождался, покуда волчонок подружится с тамошними ребятишками, а потом надоумил их уйти ночью из Переходов. В засидке поджидал Жиль из ближней стаи с оружием, взятым у первого замученного охотника. Жиль