Один ленивый мальчик - Александр Бельский

ли поймать кузнеца — я не знаю, ибо это тайна не меньшая, чем заговор Усерсатета и то, что он, собственно, замышлял. Сменился не только Царский сын Куша. Многие из его доверенных слуг тоже были схвачены и казнены, как оглашалось — за то, что не донесли о преступлениях и злодеяниях своего владыки. Редко такое бывало — чтобы сменились вместе с князем Юга и все его заместители.

Меня не тронули. Но и должность, и звания свои я свои потерял — ибо кто из тех, кто не знал, что я сделал для страны, рискнул бы оставить при себе человека прежнего, опального и преступного владыки, и кто из тех, кто знал — человека, донёсшего на своего господина? Я лишился многого, но сгинуть без следа мне не дали, и я стал нужен и полезен, раздвигая пределы и принимая под крыло грифа новые племена в Куше. То, что сделано — сделано. И, столкнись я с Измененными под сенью любого владыки — сделал бы то же самое вновь, ибо Потерянные души могут остановить всю жизнь на земле. И призвавший их не должен жить. Все это я рассказал госпоже, и она убедилась в том, что я не веду розыск этой запретной тайны для неизвестного семера.

Хори оглянулся. Иштек слушал, раскрыв рот и целиком уйдя в рассказ Минмесу. Нехти тоже был очень внимателен, но видно было, что многое из рассказанного он знал. Тут Хори кое-что вспомнил:

— Усерсатет… Я ведь слышал это имя, — Хори благоразумно умолчал, когда и от кого, — но не знал, что он вызвал это проклятье…

— Он не вызвал, он не колдун. Но он выпустил его в мир. После его тайной казни несколько раз в Куше появлялись они, Измененные эти, и лишь с большим трудом, иногда — после смерти целых деревень и стойбищ их удавалось уничтожить.

Хори мимолетно глянул на Нехти, и тот утвердительно прикрыл глаза: да, это именно то, о чем он говорил с Хори в башне и у ворот, когда вернулся Иштек.

— Однако ты рассказывал нам эту повесть больше часа, а мы при суматохе этой отсутствовали намного меньше!

— И госпожа, и почтенный жрец знали историю Усерсатета. Мне надо было лишь доказать госпоже, что я был тем, кто раскрыл его замыслы и встал на пути колдуна. А тебе, господин мой, нужно было рассказать всю повесть о забытом правителе целиком.

— Не так уж он и забыт, как я погляжу… Ладно, время позднее, и я думаю, что решать стоит не при взгляде ночного глаза Ра (луна), а днем. Я вместе с десятником проверю караулы, а утром мы все встретимся вновь и решим, что делать дальше со всеми этими известиями и делами. Вы же отдыхайте, утром будем думать и решать все вместе, что нам надлежит сделать, и я спрошу совета и мыслей его у каждого, прежде чем решить.

Хори, Нехти и Иштек дождались, пока все бывшие в домике начальства покинут его. Было темно, и Хори велел Иштеку посветить от входа факелом, дабы гости не подвернули себе ноги по пути к своему ночлегу, хотя толку от этого и было мало. Когда Иштек вышел с зажженным от лампы факелом, Хори увидел, что у дверей сидит Тутмос. Очевидно, он слышал весь рассказ писца Минмесу, и на лице его до сих пор были ужас и благоговение. «Вот ещё одна забота, — подумал Хори, — теперь он такого натреплет».

— Тутмос, если хоть малейший слух пойдет у солдат обо всей истории этой, то ты лишишься и своих больших ушей, и своего длинного языка. А потом — глупой головы, к которой они были приделаны. Ты понял меня? — строго спросил молодой командир.

Тутмос так усиленно закивал головой, словно думал, что, чем сильнее он кивает, тем больше ему поверят.

— Некоторые тайны похожи на кобру, которую ты носишь у себя в набедренной повязке. Её не видно, но одно неловкое движение — и она тебя убъёт. Командир, теперь, я думаю, вопрос о том, кто станет твоим деньщиком, решён окончательно — он должен быть при тебе. И тебе спокойней, и ему лучше, и нам проще, — заметил Нехти.

— Пойдём, проверим посты? Знаешь, десятник, мне после этих историй о Потеряных Душах не хочется разделяться ночью. Пойдём все втроём?

— Вчетвером, отцы мои! Вы же говорили, что я должен быть при вас для ради тайны! Не бросайте меня тут одного в темноте! — пискнул Тутмос.

— Ну вот какой он солдат? Ни порядка, ни отваги, ни почтения к командирам!

Хори рассмешила причина, приведённая Тутмосом. Изо всех сил храня спокойное лицо, он сказал:

— Идешь с нами. Принеси мне булаву и копье, и себе не забудь взять оружие. На всё тебе сто ударов сердца.

— И мою булаву захвати! — сказал Иштек.

Тутмос ринулся к казарме, тут же встал, метнулся назад, в домик Хори и вынес затребованное оружие, и помчался вновь к солдатскому ночлегу, нимало не боясь темноты и одиночества. Очевидно, когда у него был приказ, он мог думать только о нем и забывал о только что терзавшем его страхе. Он даже ухитрился успеть в отведенное ему время, что Хори считал невозможным. Помимо копья, булавы Иштека и дубинки с камнем в сыромятной коже, он тащил ещё легкий щит, пару неразожжённых факелов и горшок-жаровню с углями. Образец исполнительности и предусмотрительности. Нехти хмыкнул, Хори вздохнул, Богомол молча вооружился дубинкой.

— Иштек впереди, мы с Нехти в пяти шагах за ним. Тутмос в пяти шагах за нами. Пошли, воинство!

Они начали с ворот. Часовой был на месте, в темноте, а не на виду, не спал, заметил их заранее. Скорее, заметил их пёс, ибо и тут, и у конюшни были посты наставников собак. Обученный пес не залаял, но внимательно следил за ними, пока часовой не дал ему команду, что это свои. Судя по звёздам, до смены ему и его псу ещё пара часов. Далее они поднялись на стену справа от ворот. Они прошли её всю. Часового не было. Правда, не было и никаких тревожных следов.

— Чей это пост?

— В эту стражу — Баи-Крюка.

Они быстро спустились. У конюшеных помещений часовой был тоже с собакой. Она, видно, была ещё молодая, и попыталась тявкнуть, но часовой, дёрнув за ошейник, заставил её замолчать.

— Со стороны правой стены шума