Один ленивый мальчик - Александр Бельский

понял. Сначала я хотел сбежать, но, поразмыслив, решил вести себя как обычно и постараться выяснить всё. Одного лишь я боялся — что проклятый колдун прочтет мои мысли и обратит в Потерявшего душу. Поэтому я стал носить с собой яд, ибо с оружием войти в палаты князя было невозможно. Но кузнеца-колдуна я больще не видел ни разу. Возможно, он не появлялся, возможно — мог отводить глаза или принимать иное обличье, ибо сильные колдуны могут это и еще многое — я в этом уже убеждался не раз. Я очень осторожно пытался выяснить, где он мог бы обитать, но не преуспел — возможно, что и к моему счастью.

Опасаясь слежки и не рискуя нарушить приказ князя не покидать резиденцию, я пропустил несколько встреч, о которых мы договорились с людьми чати и с колдунами-нехсиу. Они, очевидно, догадались, что стряслось что-то неладное. Как-то я в своих палатах наткнулся на раба, убиравшего там. Униженно кланяясь, он извинялся за свою нерасторопность, и вдруг — протянул мне половинку амулета. Шёпотом я сказал ему о том, что никто не смеет покинуть дворца без прямого приказа книязя и главное — что я своими глазами видел кузнеца. Уже на следующий день тот же раб передал мне маленький клочек папируса. Это было заклинание, которое должно было уберечь меня от колдовства и допросов. Как и было велено, я сжёг его на пламени лампы, растворил пепел в вине и выпил. Я сразу почуствовал облегчение. Эти чары были наведены вовремя — на следующий день многих из нас, невольных пленников дворца, собрали в зале собраний. Князь не почтил нас выходом. Нас ждал жрец-херихеб и Хранитель тайн. Хранитель тайн сказал нам, что все мы попали под немилость князя по вине злочинцев, оклеветавших царского сына в глазах царя. Доподлинно известно, что эти недостойные — из ближайшего окружения владыки. И вот теперь мы все пройдем ритуал очищения и проверки. Тем временем херихеб развернул свиток и зачитал проклятие, призываемое на голову того, кто плюнул в дающую руку повелителя своего, злоумыщлял на него, раскрыл тайны его и вредил ему. И вот призывались силы мощной Сохмет и владычицы Неба, и других богов. И Селкет прободит их печень и сердце изнутри, а Уаджет поразит в ступню и пятку. После чего он разжёг жаровню, кинул туда всякие снадобья и травы. Окурив свиток ароматом дыма, который был сладок и тревожил нос, он вновь свернул свиток, и через его трубу дунул волшебным дымом на нас, в небо, землю и по четырем сторонам, а затем снова на нас. Затем он вымочил свиток в пиве и высушил его над жаровней. В глиняный кувшин была налита вода. Он опускал туда амулеты и шептал заклятья, а затем опустил в него свиток, пока все надписи на свитке не истаяли и не растворились в воде. Длинной палочкой он размешал снадобье и, едва он вынул ее — палочка загорелась сама собой. Херихеб торжествующе воздел ее ввысь и сказал, что заклятье вошло в полную силу и теперь очевидно, что злодей тут. Зелье он собственоручно разлил по маленьким чашам по числу людей в зале. Мы все должны были по очереди подойти и выпить его, а херихеб внимательно смотрел, чтобы питье было проглочено. Я не боялся после вчерашней защиты моей и бестрепетно выпил одним из первых. Вкус у воды был пряный и чуть-чуть пивной. Все пили свою часть, но вдруг один из писцов вылил свою чашу на пол. Он был немедля уведен по знаку хранителя тайн стражей. Все же остальные выпили. Я думал, что это уже конец ритуала, но ошибся. Херихеб вновь призвал нас к вниманию.

— Сейчас сила священных знаков наполнила ваши тела и заставит вас говорить правду. Тот же, кто попробует солгать, немедля заболеет, ибо Селкет истерзает ему внутренности. И умрет после этого в муках.

Каждый да поклянется именем Прекраснейшей (Хатхор), Сохмет, Селкет и Уаджет, что не злоумышлял на господина, не предавал его и тайн его, и не наносил вреда ему и дому его!

И вновь я пошёл одним из первых, ибо верил, что заклятье защитит меня. Так и вышло. И вновь выявился еще один вредивший князю. Едва произнес он клятву, как вдруг глаза его закатились. Он начал раскачиваться, затем упал и начал биться в приступе. Спина его то выгибалась назад, как лук, то скручивалась вперед. И этого тоже утащили стражи.

Остальным хранитель тайн сказал, что должны они молчать о том тайном, что видели и слышали тут, ибо в ином случае заклятье тоже нас поразит. О том же, когда мы обретем полную свободу — решит владыка самочинно. Впрочем, владыка милостиво отпустил нас уже на следующий день, лично собрав в том самом зале клятвы. Видно было, что он опять мучается от головной боли. Казалось, он даже внешне изменился — лицо вытянулось, кожа стала более бледной и гладкой, как у младенца, но от крыльев носа к углам рта легли резкие морщинки. И еще казалось, что вытянулось не только лицо, но и голова в затылке тоже удлинилась.

Владыка был краток. Он сказал, что не сомневается в нас, нашей преданности ему и в том, что мы понимаем, чем вызывались такие крайние меры. Вдруг распалившись, князь крикнул:

— Измены я не потерплю и не прощу!

Слегка успокоившись, он, милостивым манием руки, отпустил нас по домам. Кроме того, за наши невзгоды царский сын Юга жаловал нас верхними юбками из виссона и прекрасными кожаными сандалями с золотым тиснением на ремнях. Всех, кто оказался на время его вынужденным гостем. Кроме тех четверых, что пропали из жизни нашей. И, наверное, из своей. Их судьба напоминала об осторожности, и я не стал спешить встречаться с теми, кто спас меня при проверке. Я уже понял, что моё существование подвешено на одной нити. Впрочем, ничего нового я и не мог сказать.

Вскоре наступило время представления дани. Царский сын Куша Усерсатет отбыл в столицу и более не вернулся. Он пропал, как те четверо из его дворца. Войска, охранявшие его резиденции, сменились, везде был проведен тщательный розыск. Само имя его было велено забыть, и он был лишен даже посмертия, ибо со всех памятников имя его сбивалось, а могилы у него не было — его прекрасная гробница не наполнилась. В чем была его вина — народу не сообщалось. Неопровержимые следы злоумышлений и колдовства против царской семьи были найдены. Удалось