Иные - Александра Яковлева

Пока бойцы накручивали на стволы глушители и заряжали патроны, Егерь устроился за столом с коробкой, полной пустых паспортных книжек. Откупорил пузырек чернил, послюнявил и вытер о рукав кончик перьевой ручки.

— Фотографии взяли? — спросил у Лихолетова, обмакивая перо в чернила.

Фото всего отряда, которые выдал Петров по настоятельной просьбе Лихолетова, хранились в нагрудном кармане. Он вытащил свое, маленькое и черно-белое, заляпанное чем-то с краю, и аккуратные карточки трех бойцов. Помедлив, добавил к ним снимок Анны Смолиной. Его он раздобыл еще в июле — стянул из архивов и оставил себе, сам не понял, зачем. Зато теперь пригодится. Лихолетов отдал пять фотографий.

— И для нее тоже.

Егерь подхватил кусочек фотобумаги, вгляделся в лицо Анны. Поднял глаза на Лихолетова.

— Ее похитили, — на всякий случай сказал Лихолетов. — А мы хотим вернуть. Анна Смолина.

Кивнув, Егерь опустил перо на бумагу и стал писать, быстро и убористо. Новое имя, вымышленная дата рождения, близкая к настоящей. Теперь Анну Смолину звали Анной Хатс, ей было всего восемнадцать, чистокровная немка из Штутгарта.

— С этими документами, — бормотал Егерь себе под нос, — сможете потом вернуться на родину, поездом или пароходом, как получится…

Он обрезал фото до нужных размеров, нагрел на свече беловатую клейкую жижу в латунной плошке и, обмакнув палец, смазал заднюю сторону фотографии. Высунув кончик языка, влепил в окошко. Его руки мелко дрожали. Затем из коробки с паспортами он достал печать — деревянную, грубо вырезанную вручную. Покатал ее по чернильной подушке, дохнул, прижал к странице паспорта.

— Один готов. Давай теперь свою.

Когда очередь дошла до документов бойцов, у стола Егеря вырос Медведь. Лихолетов поспешно сгреб готовые паспорта, свой и Смолиной, убрал в нагрудный карман. К счастью, Медведя больше интересовала карта. Он расстелил ее перед Егерем, прибил к столу пальцем в том месте, где краснела карандашная отметка.

— Отсюда чуть южнее, через лес. — Егерь махнул рукой на сундук. — Это самый короткий путь к замку, только сейчас много патрулей. Лучше выйти к реке — и по воде.

Он вновь обмакнул перо в чернила и очертил точку поблизости, у голубой ленты реки.

— Здесь секретный туннель, построен еще черт знает когда. Ведет прямо в замок. А тут… — Он поднялся по реке и сделал еще одну пометку. — Я припрятал для вас лодку. У родника, под сросшимися елями.

— А Нойманн, хозяин замка, он… — начал было Лихолетов. Но тут снаружи щелкнуло, и кто-то закричал, истошно и жутко.

— Вниз! — прохрипел Егерь, и все бросились на пол.

Тут же затарахтело очередями, посыпалось стекло — над головой засвистело, из мебели и стен полетела щепа. Егерь пополз к сундуку, чтобы тоже вооружиться, кряхтя и перебирая все немецкие и русские ругательства.

— Они вас выследили! — орал он.

Внезапно все стихло, но Лихолетов знал, что это ненадолго. Он подобрался к окну, осторожно выглянул. Изъеденная выстрелами занавеска обвисла бесполезным теперь тряпьем. Сквозь прорехи виднелся сумрачный лес. Несколько теней мелькали среди деревьев, кто-то сидел, привалившись к стволу, и подвывал:

— Mein Bein… Mein Bein… [1]

Бойцы переглянулись. Медведь жестами отдал приказы: Лиса с ним, Волк — к окну. Подволакивая ноги, Волк пополз на позицию, таща за собой пулемет. Медведь и Лиса бесшумно выскользнули через заднюю дверь и растворились в сумерках.

Снова затарахтело, Лихолетов отпрянул от окна. Но Волк, выбив прикладом остатки стекла, приладил на стол пулемет и дал по лесу широкой дугой, отщелкав весь магазин. Стоны раненого смолкли. Затем раздался короткий свист — это Лиса подавала сигнал, что все чисто.

Лихолетов вышел из домика, чтобы оглядеться. Тень, обмякшая у дерева, оказалась немецким штурмовиком. Его окровавленная нога застряла в медвежьем капкане, который он так и не смог разжать. Тело было похоже на решето. Еще два штурмовика с нашивками-молниями на плечах лежали неподалеку, у каждого по пуле в голове. В черной глазнице четвертого блестело лезвие ножа. Из зарослей чубушника вышла Лиса. Наступив штурмовику на голову, вытянула свой нож, обтерла лезвие о штанину.

— Наследили, ох наследили! — причитал Егерь. Он вышел из лачуги следом за Лихолетовым, на всякий случай прихватив винтовку.

Вдруг грохнуло, одиноко и оглушительно. Во лбу у Егеря раскрылся темный цветок, побежало красное, заливая глаза. Старик покачнулся и упал, лязгнув бесполезной винтовкой. Вжав голову в плечи, Лихолетов заозирался по сторонам — откуда выстрелили? — и увидел Медведя. Медведь опустил дымящийся дробовик.

— Ты чего натворил?! — заорал на него Лихолетов. — А паспорта?! Мы как теперь, по-твоему, домой вернемся?

За время службы он давно усвоил: там, где стреляют, нет места состраданию. Для таких, как Медведь, аргументы вроде «это мирный человек» или «он же старик» все равно что пустой звук. Но командира, похоже, не волновала даже собственная шкура.

— Не было приказа вернуться, — сказал он ровно.

Пустая гильза упала в траву, и Лихолетов понял, что, назначив Медведя главным, Петров выдал им всем билет в один конец.

1. Моя нога… Моя нога… (нем.)

1. Моя нога… Моя нога… (нем.)

Аня

Дом стоял сразу за поворотом тропы, у большой дороги, втиснутый каменными боками между двух старых сосен. Многооконный, с широким двором и конюшней на четыре стойла, он напоминал скорее гостиницу. Только для гостиницы здесь было слишком тихо и запустело.

— Мы пришли, — сказал Макс, отпирая калитку.

Аня прошла во двор, чисто выметенный, но без признаков какой-либо живности. Из расколотого пня под старой яблоней торчал колун — им явно пользовались время от времени. Вокруг пня золотилась свежая щепа: кто-то совсем недавно колол дрова.

— Что это за место?

Макс взбежал по каменной лестнице и отомкнул навесной замок собственным ключом.

— Добро пожаловать в мой дом, — сказал он и распахнул перед Аней дверь.

— Твой дом? — Аня переступила порог и огляделась. — А как же замок?

Она оказалась в просторной и удивительно пустой комнате. Кажется, раньше здесь была гостиная, но от нее остался только длинный обеденный стол с единственным стулом и массивный буфет с покосившейся дверцей. За мутным стеклом белела посуда. Только кованая люстра на цепях под потолком и медвежья шкура у камина говорили о том, что раньше