журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

гарнитура сами по себе красивые, в больших комнатах они потерялись: ни палас, ни дорожки их не объединяют. В квартире неуютно: временность, необжитость. Зато простору много: хоть в футбол играй.

В кабинете у председателя за спиной мозаичный портрет Ленина, набранный из разноцветного шпона дорогого дерева, отшлифованный и покрытый бесцветным лаком. Этот непривычный для кабинетов портрет тоже казался одним из предметов дорогого мебельного гарнитура.

На столе красный телефон. Сбоку на тумбочке — коллектор.

Когда Сергей с шофером зашли, Анатолий Михайлович с кем-то как раз разговаривал по этому коллектору: „Там дождь полосой прошел. Страшенный. С ветром. Одно поле захватил — все искрутил. Чуть подсохнет, будем сваливать. Приспособление поставим. У соседа? Не знаю. Да у него там и скручивать нечего. Ну да. Сводку готовят".

— Где ты его нашел, — отрешившись от коллектора, спросил Анатолий Михайлович у шофера. — Поезжай пока, заправляйся, — властно распорядился. — А ты присаживайся. Тебя Сергеем звать, правильно? Не ошибаюсь? Ну, Сергей, деньги приготовил? Горожане, вместо того, чтобы яму цементировать, полдня ночлег себе ищут. Шахта им этот день оплатит, а мы как с ними будем рассчитываться? Ты считать умеешь? Один день этих шахтеров как раз половина твоей зарплаты. Вот мы ее и удержим.

Он прервался и долго рассматривал Сергея.

— Это почему ты так распорядился: квартиру закрыл. Вещи выставил. А она у вас общая. Все вы там временные.

— А я думал, мне ее как специалисту дали.

— Специалисту дали... Дядя за тебя поклонился. Специалист... Шахтеры специалисты. Они на любую квартиру в первую очередь право имеют. Осенью в детский сад мы должны детей пустить. Пустим не пустим — от шахтеров как раз все зависит. Ты же, если прямо сказать, только гармошкой и забавляешься. Интересно стало получаться: поехал человек, поучился на баяне играть, ему — диплом. Вот он уже и специалист. Его в деревню. Сколько в деревне уже таких новоявленных специалистов. Завклубом — специалист. Библиотекарь — специалист. Киномеханик... Всем деревня квартиры давай. Всех дровами обеспечивай. Сколько на одного механизатора нахлебников понавешано. Страшенно! Да и в городе... Посмотришь иной раз по телевизору... Пародист. Артистов передразнивает. Ему на тракторе пахать, а он на сцене придуривается. У него тоже — работа. Другой, вот с такими плечами мордоворот, наденет на пальцы гармошечку со спичечный коробок и под нее куплеты наяривает. Работа. Специалист. Ну тунеядцы!... Страшенная совесть у людей. И всех кто-то должен обрабатывать. Как было? Я-то помню! На каждой улице тачек. Парни. Девки. Гармонисты ночами играли без всякой зарплаты. И самодеятельность в деревне была. И народу в клуб боле не ходило. Сейчас туда сунешься и видишь... завклубом на зарплате, библиотекарь на зарплате от безделья изнывают. С-п-е-ц-и-а-л-и-с-т-ы!...

Сергей сидел насупившись. Думал. Чуть не сорвался, когда председатель о пародисте упомянул. Чуть не крикнул: „Это же талант. Всего один на всех. Национальная ценность! В нем, может, все здоровье народа. Не ясно, что ли? А его взять и на трактор. Народ-то сам-то согласится так этим талантом распорядиться?"

Не крикнул. Задавил возмущение. Вспомнил, как один мужик тоже требовал от балерины, чтобы она танцами ток вырабатывала. Это у Райкина об агрессивном дурачке. Ему стало скучно. Он думал о белесых ресницах председателя. С такими глазами человек не может быть самоуверенным. Думал о твердом его лице. Наверно, Анатолий Михайлович был студентом, трудно сдавал экзамены по философии и вот — руководитель. „Что же взял из своего института?"

— А Штоколов нам нужен? — спросил Сергей. — Надя Павлова? Зыкина? Кто-нибудь да должен в телевизоре появляться, когда механизатор переключатель повернет?

— Надо через хорошее сито их всех просеивать.

— Значит я-то уж, конечно, не нужен.

— Что?

— Мне один человек сказал: я в деревне не востребуюсь.

— Если честно, мне бы в колхоз хорошего токаря и электросварщика. Механизаторов молодых человек десять. Эти востребуются. Вот в них нужда.

Председатель высказал это как бы вообще, с собой рассуждая. Ему наконец пришло время Сергея рассмотреть. Он задержался взглядом на его лице сначала тоже вообще, потом с некоторым недоумением.

— Что ты с этими шахтерами не поделил? Мешали? Может, пили? И ты с ними? Нет? Как сдерживался-то?

Сергей с долгим вопросом смотрел в глаза председателя.

— Серьезный мужик. Ну ты вот что, Сергей. Зарплата твоя при тебе останется. Это я так. Ты сейчас иди и найди этих мужиков. И комнату свою открой. Негде им ничего сейчас искать. Уяснил? Вот давай.

— Знаете, вы так хорошо о старинных гармошках рассказали и вообще об искусстве. Спасибо вам. Я даже проникся. И все-таки шахтеров искать я не пойду, потому как не рассыльный, а специалист. Правильно? Комнату мне дал сельсовет? И дрова к зиме тоже сельсовет привезет? А то комната холодная — уже сейчас ночами чувствуется.

Председатель обомлел.

— Так. Молодец. Люди-то какие пошли! Страшенные. И дрова, значит, тебе привезут. Ладно...

Председатель трудно сдержал себя.

Сергей некоторое время понаблюдал за ним, встал и вышел.

* * *

Мимо своего дома он всегда проходил медленно: неясная сила придерживала его. Изба. Дощатая дверь сеней. Порог с выкрошенным углом. У окон заросли малины и у глухой стены береза. Сергей давно не мог обхватить се. Когда обнимал ладонями, кора вдавливалась в щеку и за пазуху насыпалось жесткое крошево.

Береза вся в шрамах. В нее забивали гвозди. Пяткой топора Сергей вырубил в ней гнездо — сосал сок. Береза затягивала эти ранки. На ней можно было прочитать следы всех увлечений Сергея. Это была рабочая береза. Самая большая, самая старая в деревне.

Мать, увидев как Сергей однажды прорубался через толстый слой коры к соку, сказала: „Она тебе не жалуется? Не умеет... Если бы умела — пожаловалась бы. Она бы тебе сказала, что все, что с ней делаешь — плохо. Послушай".

Больше Сергей ее не трогал. А слышать — слышал.

Когда оставался один, даже летом при жарком дне, вдруг чувствовал, как она далекой вершиной что-то улавливала и передавала ему ток еще не начавшегося ветра, ток далекой непогоды. И он написал стихи. „Люблю тревожный шум я дедовских берез..." Послушал протяженную музыку этих слов и поразился: угадал! К-а-к написалось! „Люблю тревожный шум я дедовских берез...!"

А дальше все было плохо, все гасилось чужими словами: слез, вез, грез... Сердце передергивалось от неприятия маленьких, подпрыгивающих внизу рифм. У первой строки они не вставали. И он их не взял. Не справился. Так