журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

— Что?

— Ну, лечит? Или ворожит?

— Нет. Ладит.

— Она ладит. Не могу. Эти деревенские бабы нас заколебали. „На нем защитна гимнастерка"... Защитна и все тут. Ты после института на баяне им будешь подыгрывать. А в клубе восьмиклассницы под твой баян начнут ломаться в танце. Одна из них женит тебя на себе. Зато в каждом дворе гараж с машиной. В каждой избе по десять ковров. Телевизоры и хрусталь. Попробуй зайди к кому: молока не купишь, морковки не купишь. Даже картошки. „Только себе оставили". Днем мы на току наломаемся, вечером некуда выходить. На улице ни одного ясного лица. К кому ты здесь собираешься взывать?

„Такой расклад", — тупо думал он. „Такой точный расклад. Не оспоришь". .

— Вы плясали вчера хорошо, — в пол сказал Сергей. — И плакали. Цыганки так пляшут. Не радуются, а горе избывают. И вы вчера. Отчего так?

— С досады.

— На деревню?

— На себя. На мужиков этих.

— Что хлеб на машинах дождем .мочило, и деревенские бабы плохо поют...

Она не ответила. Соглашалась, не соглашалась.

— Вам плохо в деревне. И вы себя жалеете. И меня, вроде, тоже. Только... Это моя деревня. В другом месте меня нет. И я ночью выхожу на улицу. И бывает такая темнота в Сибири... Черные избы. Черные крыши. В переулке тын с хмелью. Соседский дед не хочет его менять на штакетник, говорит: он из планочек — решето, некрасиво. Далеко за полынью беленая мастерская. Есть она или ее нет? Ни собака не залает, ни огонька в окне. И я не знаю, почему в непроглядной темени перед глазами у меня маячит каждая крыша. Их нет в ночи этих крыш, а... теплый неясный свет их досок я вижу... Стоит деревня сотни лет. А дальше за рекой деревни Лебеди, Камышки, Портнягино. Над ними эта же ночь, эта же тишина. А я их слышу. Не собак, не стуки, а вижу свет их. Над каждой деревней в ночи, над каждой избой есть свой свет. Он никому не виден и не ясно, откуда идет, какой силой рождается, но он есть. У каждой деревни свой свет и свой голос. Разрушь в ней какой-нибудь дом, хоть один, и свечение сломается и голос прервется. Пристрой к ней что-нибудь не так — деревня заживет не своим голосом. Снеси деревню и... свет умрет. Звучание стоит как соборный свет над каждой деревней, над каждым домом. Я не знаю, как объяснить это... Только вещество это материально... Из этого света Лермонтов... Он же тоже из русской деревни. И Толстой... И Тургенев... И их свет виден миру. И председатель из этого света. И которая „ладит". Смешно, до чего я договорился... Легко развеселить кого-нибудь глупостью.

Сергей и правда оживился.

— Наверно я в одну и ту же ночь на деревню с одного крыльца смотрела, а ты с другого... И душа должна быть на особый фокус настроена, чтобы этот свет увидеть. А не увидеть — вообразить, — с кем-то согласилась Людмила. — Сережа, а ты правда смешной. Ну о каком таком свете ты говоришь...

— Не знаю. И люди о нем не знают. Но в музыке я обозначить его могу. Вообще люди о себе мало что знают.

— Музыкой ты их будешь будить... Значит, ты здесь будешь у них кто?... дай лучше сказать... кто?... Вот... мессия!...

Она догадалась, что Сергей улыбнулся, поняв ее, и тоже развеселилась.

— Милый мой, Сережа. Все это ты выдумал. И ничто тебе здесь не светит. Ты, наверно, музыку сочиняешь? Сочиняешь... — убежденно заключила она.

— Вы плясали вчера хорошо. Это для шахтеров?

— Пляшут разве для кого-то?

Она хмыкнула.

— Вы их давно знаете?

— Мы на одной шахте работаем.

— Вы там кто?

— В шахтоуправлении.

— Они нормальные дяденьки. Только вы им сильно не верьте.

— Сережа, я же их давно всех насквозь вижу... Я тебя приду послушать. Но это когда-нибудь. А сейчас отвернись. Я оденусь и уйду. Спасибо тебе за то, что оберегал. Это мне как подарок.

* * *

Шахтеры пришли рано. Сергей сидел на крыльце. Рядом с ним у двери лежали свернутые их постели. На них рюкзаки.

— Ну как тебе было, Серега? Сильно истянулся. Щеки запали, под глазами ночные тени — все как и быть должно у настоящих мужиков.

— Вы здесь больше жить не будете, — сказал Сергей.

Они внимательно посмотрели на связанные матрасы.

— Что-то мы не врубаемся? Как жить не будем?

— Это моя комната. Вы уйдете к своим в общежитие.

— Поступило указание свыше или ты сам решил?

— Я должен заниматься, а вы мне мешаете.

— Тебя мешком из-за угла ударили или Людка у тебя мозги высосала? — Мозги мои на месте.

— Серега, ну брось ты. Что случилось-то? Мы вроде с тобой нормально жили. Обиделся, что ли? Ну оставь. Все равно мириться придется.

— Нет.

— Серьезно? Ты с нами как со своими друзьями. Мы же тебя за ноги в сторону откинем.

— Все ваши вещи здесь. Ключа у меня с собой нет и в квартиру вы не попадете.

— Объясни хоть? С Людкой что не так вышло?

— Вы мне не понравились.

— Серега, исправимся.

Сергей поднялся, пошел к воротцам.

— Ну ты, парень, — сказали шахтеры, — брось.

Сергей не оглянулся.

— Недоделок... Он что?

Шахтеры остались у крыльца в выгоревших штормовках, нечищенных сапогах, невыспавшиеся.

Сергея нашел председательский шофер.

— Анатолий Михайлович приказал разыскать, — доложил шофер. Позвал в УАЗик. — Ты приготовься. Он что-то налился на тебя.

Сергей нс знал председателя. Был он рекомендован в колхоз с должности главного инженера соседней деревни.

Крупный, высокий. Ресницы белые, поросячьи, а лицо при таких ресницах загорелое, отлитое, каменное.

Председатель за три года правления построил в деревне первый дом из кирпича с большими, вытянутыми поперек, окнами. Построил в центре деревни. Перегородил переулок: распорядился отнести чуть подальше (потеснить) плетни соседей. (Для личных участков таких наделов вполне достаточно). Распахал дорогу и его дом встал в общий ряд улицы.

В дом привез югославский гарнитур. Стенка украсила одну комнату. Стол, стулья и телевизор — вторую. Спальня в третьей. Хотя части