Время отдавать - Владимир Львович Кусакин

— Про Чарли? — улыбнулась она сквозь слёзы.

Классический пример. Последствия стресса от пережитых сексуальных ощущений с риском для жизни.

— Угу. Я ведь так и не досказал ему про Колумба.

— И Ча-арли пропал! — опять заплакала она.

Я уже говорил что доктор из меня хреновый? Так вот, это правда.

Январь 1945 г. неподалёку от Кёнигсберга.

Командир 133 стрелкового батальона майор Старцев пил не просыхая с представителем Особого отдела капитаном Горковенко уже третьи сутки. На его участке немцы возвели непроходимую оборону на которой уже полегло до семидесяти процентов личного состава. Не помогла рота штрафников поддержанная с тыла взводом НКВД до зубов вооружённым пулемётами и стрелявшая влёт. Впрочем по своим почти не стреляли. Хватало немцев. А свои по большей части висели на колючей проволоке, покромсанные на куски кинжальным огнём противника. С капитаном Старцева связывала двухлетняя дружба и многие километры военных дорог. Так получилось, что это была единственная родная душа у комбата.

— Злоба меня душит Алёха! — расхристанный майор сам был похож на штрафника. — На немчуру и на своих. За что нам такое? Почти четыре года воюем, а не научились. Я думал новый командующий придёт. Пришёл. Василе-евский… Давай за маршала, который не убоялся послать мой недоделанный батальон на убой. Лёша, ты знаешь какой у меня батальон? Сорок два человека! А неделю назад было почти двести! Ты знаешь каким местом он думает? Сволочи! Скотину и ту больше жалеют. Звоню в штаб, а там: Ждите. А чего ждать? Если бы немцы контратаку задумали, знаешь где бы мы сейчас были? Немцы молодцы! Сидят и ни гу-гу. Стреляют только. Я тебя спрашиваю, нкведешник недобитый, нельзя было их обойти что-ли? Пусть себе тут сидят хоть до морковкиного заговенья, пока мы коммунизм не построим. А мы на них лезем, как мухи на говно.

Алексей Горковенко не отвечал. Уронив голову в тарелку с объедками он спал потным мерзким сном, когда кошмара не видишь, но его чувствуешь. Поэтому просветление в мозгах ассоциировалось только с продолжением банкета и ни с чем больше.

Выстрелы на улице и тяжёлый топот десятка ног нисколько не тронули его. Когда через два часа он раскрыл красные опухшие глаза, то первым делом увидел незнакомого старика в чёрном плаще офицеров СС. Немного дальше у стены сидел другой помоложе, одетый в дорогой костюм и с совершенно синей физиономией.

— Ты чего Василич, вурдалака поймал? — икнув спросил он.

— Двух, целых двух, дорогой ты мой товарищ капитан.

На столе уже было прибрано и стояла новая, непочатая бутылка коньяка. Довольный Старцев ухватил её за горлышко и ловко плеснул по пол стакана.

— Пей, капитан!

Горковенко хлебнул. Приступ острой рвоты заставил его затаить дыхание, но он заметил как неприязненно блеснули глаза эсэсовца. Вот харя!

— Что говорят?

— Без тебя не стал допрашивать. Ну, только коротенько так… Вот этот синенький в основном говорил, он правда тогда ещё не такой был. Пел как соловей на завалинке.

Капитан хотел сказать что соловьи по завалинкам не валандаются, в отличие от некоторых, но говорить было трудно и он махнул рукой.

— Налей ещё! А то что-то у меня с руками…

Он опять поймал взгляд эсэсовца. Что-то он задумал, гад. Ишь как смотрит.

— Кошкин! Давай! — он махнул рукой. Вернее не рукой, просто ладонь лежащая на столе чуть шевельнулась.

Удар по голове сзади привёл эсэсовца в невменяемое состояние. Его глаза потухли и он упал лицом вниз на пол.

— Ты Кошкин того… — морщась как от зубной боли выдавил Алексей. — Ты мне его не убей. Ты вообще обалдел, зараза? Где мы такого немца ещё возьмём? Василич, я не могу сам, дай леща покрепче этому придурку! И вурдалака ведите сюда, я ему сейчас решку наводить буду. Обыскивали? — капитан попробовал мотнуть головой. — О-ох! Что-то нехорошо мне. Василич, садись рядом, надо повторить. Ну, давай! Чтобы всем фрицам хреново жилось!

По полстакана «Мартеля» исчезли в лужёных глотках офицеров. Помогло.

— Степанков! Где их документы и вещи? И не вздумай утаить, а то я вас… Ближе его подведите, или щуриться мне прикажете?

Коваленко за редкостью волос схватили за уши и поставили на колени перед столом так что торчала только голова.

— И-и-эх! — майор Старцев умилительно разглядывал полковничью голову.

— Ты что, Василич?

— Вспомнил где я его видел. — ответил майор разливая помаленьку.

— Ну-ну, колись!

— В цирке! Такая же голова была на блюде и к тому же ещё и разговаривала. — он засмеялся своим воспоминаниям стуча по столу кулаком.

— Наша тоже будет говорить. А может в столе дырку пропилить и его туда засунуть? Эй, немчура! Хенде хох!

Коваленко послушно высунул руки из под стола. За сегодняшний день он несколько раз подвергался насилию только за попытку сказать что он не верблюд, но его тут же обрывали, засовывали грязные портянки в рот, и били сапогами и прикладами. И все почему-то пытались разговаривать с ним по-немецки, причём пользовались только одной фразой: «Гитлер капут!» и «Ферштейн ты, сучье рыло?»

Солдат Кошкин, тот самый что взял их в плен, снял часы, отобрал «Парабеллум» у группенфюрера, дал каждому по пинку за то что не попадает на Шурочкины именины, и всю дорогу напевал дурацкую песню:

«Ведь нынче Сонечка справляет именины, и сам легавый ей подарочек прислал.»

— Одни кретины кругом! — думал избитый полковник держась за карманы с бриллиантами, которые по какой-то одному ему известной причине солдат не забрал. Покрутил один в пальцах, потом бросил на землю. Стекляшка! И двинул Коваленко в глаз со всей дури.

* * *

— Товарищ капитан! Там на улице Кошкин бузит, он ихними часами торговал, а теперь его бить собираются.

— Щас я его сам изобью! — капитан Горковенко попробовал встать, но передумал. — Веди этого нэпмана сюда!

— Слушай Алёша, отдай мне Кошкина, я его старшиной сделаю, а? Я тебе за него пулемёт дам, немецкий.

— Ну Василич ты горазд! За Кошкина — пулемёт. За два отдам. — согласился он. — На время.

— Я Лёха так и думал всегда что ты гад первостатейный! — с сердцем сказал майор. — Где я тебе два пулемёта возьму?

— Ща подумаю. Сидишь ты здесь уже неделю, а патроны у тебя если и были, то твои гаврики их давно расстреляли. Сколько у тебя к нему патронов?

— Так ведь дело разве в патронах? Я же