Эмбрион - Эдуард Сероусов

– Эти паттерны… – пробормотала она. – Они соответствуют предсказаниям моего ребенка. Начальная фаза квантового перехода.

Она подняла глаза на Ларина:

– Вы построили временной резонатор, не так ли? Несмотря на все предупреждения.

Ларин опустил голову:

– Да. Мы… я не мог упустить такую возможность. Технологический прорыв, который мог бы изменить само наше понимание реальности.

– И вы активировали его, – это был не вопрос, а утверждение.

– Два раза, – признался Ларин. – Первый – контролируемый тест малой мощности. Второй…

– Второй вызвал каскадный эффект, – закончила за него Елена. – Первый разрыв в барьере между квантовой потенциальностью и макроскопической реальностью.

– Откуда вы знаете детали? – резко спросил Кузнецов.

– Мой ребенок видел это, – ответила Елена. – Он существует частично вне линейного времени, воспринимая вероятностные линии как актуальные реальности.

– Именно поэтому мы здесь, – Ларин поднял глаза, в которых читалось отчаяние. – Наши собственные расчеты показывают, что через три-четыре недели количество квантовых аномалий достигнет критического порога. После этого процесс станет неконтролируемым. Барьеры между вероятностными состояниями реальности полностью разрушатся.

– И что тогда? – спросила Петрова.

– Мы не знаем, – честно ответил Ларин. – Наши теоретические модели не могут описать реальность, в которой квантовая неопределенность проявляется на макроуровне. Это может быть всё что угодно – от полного коллапса привычных физических констант до… эволюционного скачка в новое состояние реальности.

– Доктор Соколова, – Кузнецов наклонился вперед, его голос стал почти умоляющим, – ваш ребенок – единственное существо, которое может видеть сквозь этот квантовый барьер. Единственное сознание, способное воспринимать и, возможно, влиять на вероятностные линии. Мы нуждаемся в его помощи. Человечество нуждается в его помощи.

Елена ощутила знакомую теплую волну внутри себя – сознание ребенка активизировалось, реагируя на ситуацию. Но в этот раз коммуникация была иной – фрагментированной, разрозненной, как будто состоящей из множества параллельных потоков информации, накладывающихся друг на друга.

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на этом хаотичном потоке, выделить из него связные элементы. Образы, концепции, эмоциональные состояния переплетались, создавая многомерную картину, которую было почти невозможно интерпретировать линейным человеческим сознанием.

– Елена? – обеспокоенно позвала Петрова, заметив изменение в её состоянии.

Елена подняла руку, прося тишины. Постепенно из хаоса начали кристаллизоваться отдельные фрагменты информации, как осколки разбитого зеркала, в каждом из которых отражался свой вариант будущего.

Она открыла глаза:

– Он говорит… его сознание начинает фрагментироваться по потенциальным будущим. По мере того, как барьер между вероятностным и актуальным истончается, он начинает существовать одновременно во множестве возможных реальностей.

– Это… согласуется с нашими теоретическими моделями квантового сознания, – пробормотал Ларин, лихорадочно делая заметки на своем планшете.

– Он показывает мне… – Елена снова закрыла глаза, пытаясь упорядочить фрагменты информации. – Три основных вероятностных линии. В первой резонатор полностью демонтируется, все исследования прекращаются, но квантовый барьер продолжает разрушаться, хотя и медленнее. Во второй резонатор модифицируется по спецификациям, которые он передал мне ранее, и используется для стабилизации определенных узловых точек квантового поля. В третьей…

Она замолчала, её лицо побледнело.

– Что в третьей? – напряженно спросил Кузнецов.

– В третьей резонатор используется на полной мощности для принудительного коллапса квантовой волновой функции глобального масштаба, – тихо ответила Елена. – Принудительное схлопывание всех вероятностных линий в одну определенную реальность. Но цена… – она покачала головой, – цена непредсказуема. Возможно, полное переформатирование самих основ реальности.

– И какой вариант он рекомендует? – спросил Ларин.

– Он не… – Елена сделала паузу, пытаясь интерпретировать сигналы. – Он не даёт однозначной рекомендации. Вместо этого он показывает, что каждая линия имеет свои последствия, свои возможности и риски. Выбор должны сделать мы.

– Но как мы можем выбирать, не зная полных последствий? – воскликнула Петрова. – Это же безумие!

– Именно поэтому нам нужна более детальная информация, – настойчиво сказал Кузнецов. – Доктор Соколова, мы должны установить более стабильный канал коммуникации с сознанием вашего ребенка.

– Наши специалисты разработали модификацию нейроинтерфейса, – добавил Ларин. – Он позволит не только получать, но и визуализировать, документировать информацию, получаемую от плода.

– Вы хотите подключить Елену к машине? – возмутился Михаил. – После всего, что произошло, вы думаете, мы позволим вам экспериментировать с ней и ребенком?

– Я понимаю ваше недоверие, – Ларин поднял руки в примирительном жесте. – Но сейчас речь идет не о научных амбициях или секретных проектах. Речь идет о выживании. О понимании того, что происходит с самой структурой реальности.

– Он прав, – неожиданно сказала Елена. – Мы должны объединить усилия.

– Лена, ты уверена? – обеспокоенно спросил Баранов.

– Нет, – честно ответила она. – Я не уверена ни в чем. Но я знаю, что изоляция – не выход. Мой ребенок пытается показать мне, что решение требует коллективных усилий, интеграции различных перспектив и подходов.

Она повернулась к Ларину и Кузнецову:

– Я готова сотрудничать, но на моих условиях. Работа ведется здесь, в лаборатории Баранова. Вы привозите оборудование и специалистов сюда. Все данные открыты для всех участников. И никаких односторонних решений – мы действуем только при полном консенсусе.

Кузнецов и Ларин обменялись взглядами.

– Согласны, – наконец сказал Ларин. – У нас все равно нет выбора.

– И ещё одно, – добавила Елена, её голос стал жестче. – Если я обнаружу любые попытки манипуляции, скрытые мотивы или отдельные планы… всё сотрудничество будет немедленно прекращено.

– Разумеется, – кивнул Кузнецов, хотя в его глазах промелькнуло нечто, что Елене не понравилось.

– Тогда решено, – Елена встала, давая понять, что встреча окончена. – Вы можете начать перевозить оборудование завтра утром. А теперь, если не возражаете, мне нужен отдых.

Когда Ларин и Кузнецов вышли, сопровождаемые Барановым, Михаил обеспокоенно повернулся к Елене:

– Ты действительно доверяешь им?

– Нет, – Елена устало опустилась в кресло. – Но у меня нет выбора. Времени слишком мало, а ставки слишком высоки.

– Что на самом деле показывает тебе ребенок? – тихо спросила Петрова, подходя ближе и проверяя показатели медицинского браслета Елены.

– Хаос, – честно ответила Елена. – Множество пересекающихся, противоречивых вероятностных линий. Как будто сама структура будущего становится нестабильной, текучей. Он пытается удержать связное восприятие, но становится всё труднее. Его сознание начинает отражать квантовую неопределенность реальности.

– Это опасно для него? – спросила Петрова.

– Я не знаю, – Елена положила руку на живот, где шевелился ребенок. – Но я чувствую его… страх. Не за себя – за нас. За мир, в который ему предстоит родиться.

В комнате воцарилась тяжелая тишина. Каждый из присутствующих осознавал масштаб кризиса, с которым они столкнулись, и собственную неготовность к нему.

– Что будет дальше? – наконец спросил Михаил.

– Мы попытаемся понять фундаментальную природу происходящего, – ответила Елена. – Не просто собрать данные о аномалиях, а постичь сам процесс трансформации реальности. И для этого нам понадобятся все доступные ресурсы и интеллект.

Она снова закрыла глаза, концентрируясь на внутреннем диалоге с ребенком. Среди хаоса фрагментированных