Ведьмы.Ру 3 - Екатерина Насута

— Вот сами вы всё врёте! — мальчишка, кажется, обиделся. — Она раньше, может, и не могла, а потом освоилась. Тётка Марфа даже страницу её показала. Хотите ссыль скину?

— Обойдусь.

— Зря. Прикольная бабуленция. Жаль, что померла. Так вот, — голос Данилы сделался жёстче. — Лёшке я пока ничего не говорил. И не скажу. И в Институт Культуры звонить не стану…

Дрожь вернулась.

— Взамен?

— Взамен акции вернёте. И тот компромат, про который Лёшка рассказывал, на директоров и остальных, тоже отдадите. Потому как я вас, конечно, с детства очень люблю, но не дело это, когда семейная компания кому попало отойти может.

Сволочь.

Какая же…

— Но вы не переживайте, тёть Люд. Я ж не изверг какой. Понимаю, что вы не со зла это. Оно ж ясно, что никому-то не охота на старости лет без гроша в кармане остаться. А с вашим сволочным характером ещё и одной. Поэтому, думаю, найдём компромисс. Я вам пенсию назначу. Хотите?

Щеку свела судорога. И сердце в груди окаменело.

Щенок.

Что он себе… Милочка сделала вдох. И выдохнула. Спокойно. Мальчишка просто пытается вывести её на эмоции. Вечный шут. Пускай себе.

— Конечно, Данечка. Я верю, что ты не обидишь свою любимую тётушку. И где ты хочешь встретиться? Да, я буду… с Лёшенькой всё хорошо? И чудесно. На месте и поговорим о твоих… фантазиях и надеждах.

Когда гадёныш отключился, Милочка положила телефон экраном вниз и сделала вдох. Потом выдох. Поморщилась от острой иглы, пронзившей левый висок.

Опять.

Правда, на сей раз боль не растворилась, как оно бывало прежде. Нет, игла будто засела в голове, яркая, раскалённая. Милочка ощущала её буквально физически. И появилось желание впиться в висок, продрать кожу и вытащить.

Дышать.

Она заставила себя сделать глубокий вдох. И медленно выдохнуть. Разжала побелевшие непослушные пальцы. Села.

Дышать.

Вдох и выдох. И не думать ни о чём. Это сложно, на самом деле, не думать ни о чём. Особенно, когда в голову лезет всякая дрянь.

Всякий…

Справится. Она сильная. Кто бы что ни думал, справится. А потом уедет. В санаторий. И… и плевать. Если Милочка им не нужна, то и они не нужны ей. Она ведь не ради себя старалась. Ради семьи. Строила. Укрепляла и объединяла, из шкуры вон лезла, чтобы эта семья стала именно такой, как её когда-то мечталось.

Она. Муж.

И доченька, похожая на неё, Милочку. И её понимающая.

А родились сыновья.

Ладно, Лёшка… тут, конечно, пошло слегка не по плану. Сил не хватило вытеснить Машку. Упрямство Антона, который никого другого не хотел и не видел. Даже когда… Милочка подняла-таки руку и коснулась виска.

Нет, здесь она сама виновата. Неверно оценила. Решила, что сумеет провести рекогносцировку. Старший братец выглядел куда более перспективным в плане работы, чем её вечно мечтательный тихий муженек. Но как уж получилось. Повезло в принципе, что она воспользовалась моментом.

А потом сумела развить успех, пусть и изменив изначальный план.

Да, откройся Милочка мужу, тот бы подал на развод. И Машка, конечно, тоже. Но вот Антон не женился бы на ней, нет… он бы её возненавидел. И Лёшку тоже. Или и вовсе её возненавидел, а сына отобрал.

Быстрые пути — не всегда правильные. Милочка это понимала. Она выдохнула. Боль почти утихла. Но… всё равно. Чувство обиды стало лишь крепче.

Несправедливости.

Сколько сил она вложила в воспитание Лёшки.

И не только в него. Породить чувство вины у Антона. Поддерживать его. Раскачивать ту великую любовь, про которую он твердил, помогая расползаться трещинам. Сеять сомнения в одном и притягивать к другому. К сыну. Раз за разом создавать ситуации, показывая, сколь Лёшенька лучше того другого… ещё бы год или два.

Даже пары месяцев хватило бы, используй она препараты. Но нет, Милочка не рискнула. Да и зачем, если можно и так, просто… немного времени.

— Немного времени, — она плеснула вина, чтобы выпить его одним глотком, и вернула бокал на место. Потом заставила взять телефон.

Набрала номер.

К счастью, ответили сразу:

— Доброй ночи, — Милочка коснулась виска, в котором боль нарастала новой волной. — Извини, что звоню вот так…

Пальцы другой руки, лежавшей на подлокотнике, чуть подрагивали.

— Но… у нас возникла проблема. Да, с тем мальчишкой, которого твои люди должны были взять ещё в клубе. А вместо этого… я не повышаю голос. Или… да, извини. Дни выдались напряжёнными. Он звонил. Помнишь мою матушку? Вот… оказывается, она наблюдала. Издали. Точно не скажу, что ей удалось узнать, но мальчишка нашёл записи. Нет, я не уверена, что они есть, однако имя твоё он назвал. Поэтому как минимум взглянуть стоит. И завтра мы встречаемся. Почему тебе говорю? Потому что я не собираюсь решать эту проблему сама.

Милочка и так устала делать в этой жизни всё сама.

Всегда сама.

Хватит!

— И если не хочешь, чтобы записи, если они действительно существуют, не попали в одно интересное заведение… да. Видишь, и я не хочу. Поэтому мы должны работать вместе. В конце концов, до сегодняшнего дня у нас это неплохо получалось.

Глава 31

О частных сложностях одного отдельно взятого дурдома

Грифон летел низко, размеренно двигая крыльями. Налету он ловил насекомых и беззаботно съедал своих жертв, заталкивая еще шевелящиеся тушки вглубь клюва.

Тяжелая реальность эпохи мезозоя.

Белые стены. Пара кроватей, надёжно прикрученных к полу, и красный огонёк камеры. Стены были шершавыми, а вот в изголовье имелись царапины, пусть замазанные побелкой, но вполне себе проступающие.

Время тянулось медленно.

Наум Егорович понимал, что воспринимает его субъективно, но это ни черта не успокаивало. И белизна эта окружающая на нерв давила. Ощутимо так. В какой-то момент начало казаться, что потолок сливается со стенами и исчезает.

Наум Егорович моргнул.

Нет. На месте потолок.

И стены тоже на месте.

А вот из окна свет пробивается серый, тусклый какой-то. Отчего комната начинает казаться меньше. И вот уже стены будто тянутся друг к другу, грозя сомкнуться и раздавить жалких людишек, решивших, что они чего-то могут. Он заставил себя выдохнуть. И вдохнуть. Сел на кровати. Прошёлся по комнатушке. Тут и не походишь.

Чтоб…

— Плохо? — поинтересовался Женька.

— Да.

— Садись. Это та дрянь, снизу, давит.

— Ощущение, что в мозги кто-то пробирается, — Наум Егорович ненавидел жаловаться, но тут вдруг понял, что если замолчит, то сам растворится в белизне, как потолок недавно.

И потеряется.

Ну уж нет. Он офицер. Боевой. И чтоб поплыть в комнатушке, где