Гиблое дело - Кори Доктороу

– То это не хухры-мухры! – вклинилась Ана-Люсия, вся в пыли, пепле и мыле, но со сверкающими глазами. – Охренеть, народ отбирает деньги у олигархов, понеслось!

– А ты тут откуда? – спросил я.

Она пожала плечами.

– Да я давно здесь. Еще вчера бы пришла, но ситуация – жопа, надо было помочь своим, а то все в дыму, а койко-мест не хватает.

Мне стало стыдно.

– Капец, – сказал я. – Прости.

– А, – отозвалась она, – не-не, я не к этому клоню. Да, пришлось повозиться, чтобы пристроить еще шестерых, но, Брукс, ты чего? Это же обалденно! – Она шаркнула ногой по полу. – Я тебе честно скажу, я сначала в тебе сомневалась, думала, ты только болтаешь. Сам посуди: ситуация для тебя совсем не выгодная, ну только если совсем уж в мечтах. Но это не болтовня. Это дом! Хренов дом на восемь квартир. Восемь!

Я до сих пор держал в руках сэндвич. Украдкой взглянул на него.

– Чего не ешь? – спросила Ана-Люсия.

– Разговариваю. Я как раз хотел…

– Ешь давай, flaco[3], – сказала Ана-Люсия.

– Сэндвич перорально, живо! – приказала Фыонг.

Я принялся за еду.

Я уже доедал – Ана-Люсия с Фыонг отказались от предложения угоститься, – как услышал странные звуки. Они доносились с первого этажа, с улицы, даже из соседних комнат. Фыонг с Аной-Люсией их тоже заметили. Семейная пара, до этого заделывавшая стыки между плитами в противоположном конце комнаты, отвлеклась от работы и уткнулась в экран.

– Что такое? – окликнула их Фыонг.

– Стренцель, – с благоговением ответила женщина. Джульетта Стренцель была легендой «зеленых», первой американкой, присоединившейся к канадцам в Калгари, чьи влоги и подвиги вдохновили целое поколение. При Увайни она стала заместительницей министра внутренних дел и частенько нарезала круги вокруг старого пердуна, на которого номинально работала, чтобы добиться громких и существенных результатов.

– Она же вроде ушла в отставку? – спросил я. В свое время новости наделали много шума. Стренцель задолбали вечные интервью, она послала всех журналистов в жопу и уехала во флоридские мангровые леса спасать остатки суши.

А теперь все ссылки, заполонившие ленту и личку, вели исключительно на ее стрим. Выглядела Стренцель намного старше, чем я ее помнил, и стриглась теперь коротко, под машинку. Худая, с высокими скулами, пристальным взглядом и тонкими чертами лица, она была похожа на болотное привидение мангровых зарослей. Ее лицо было покрыто испариной, обнаженные руки бугрились мышцами под комбинезоном из антимоскитной сетки, широкие плечи переходили в выразительные ключицы. Опираясь на лопату, она обращалась к камере, которую, видимо, кто-то держал, потому что она не боялась махать руками и беспокойно вышагивать по болоту.

– Я уже говорила, что не хочу этого делать, но, видимо, придется. В тридцатые годы мы заложили старт движению. Но было поздно. Тогда мы этого не понимали, потому что человеческий разум труслив и не способен принять горькую правду. Мы знали, что не сможем спасти города, не сможем спасти животных. Знали, что впереди ждут горы трупов – жертв голода, болезней, пожаров и наводнений. Все мы знали. Мы не пытались изменить будущее; для этого было поздно.

Мы готовились к нему. Делали то, что могли. Как хирург, вырезающий зараженные ткани, чтобы рак не распространился дальше. Я никогда не верила в чушь про первое поколение, которое не боится будущего. Будущего стоит бояться. Нам еще долго опускаться на дно, прежде чем мы от него оттолкнемся, и если забыть про страх, то получите психопата вроде Беннет, которая просиживает штаны в Белом доме, пока грязные деньги меняют руки, мешая нам спасать то, что мы еще можем.

Я редко захожу в интернет. Соцсети меня достали. Обсуждайте план действий сколько угодно – а я буду действовать, пока ноги ходят. Не так много лет мне осталось, и я предпочту посвятить их делу, а не чесать языком. Но сегодня мне прислали стрим ребят из Бербанка…– Тогда-то я понял, почему все вокруг бросились смотреть речь Стренцель с ее болота. Вздрогнул, будто меня ущипнули. Она о нас говорила. Обо мне. Живая легенда говорила обо мне. – И вот, вот в чем проблема. Один раз мы уже победили. Полвека боролись, но победили, а теперь прошло двадцать лет, и что, все готовы об этом забыть? Готовы свалить все на политические разногласия, хотя по факту нужно спорить, не приведет ли чья-то идиотская мечта о царствовании рыночных отношений к мучительной смерти миллиардов.

Короче, прислали мне стрим, спросили мнение, и мне пришлось копаться во всей этой херне, чтобы понять, почему им вообще запрещают строить жилье для беженцев, хотя законы, за которые мы столько боролись, требуют обратного. В итоге узнала о цирке, который вы позволили устроить какому-то богатенькому вредителю с лодкой, и такая: «О, я им выскажу свое мнение».

Вот, пожалуйста: стройтесь, ребята. Стройтесь сколько угодно, чтобы у каждого была крыша над головой, койка и хоть немного приличное место, куда можно вернуться после тяжелого дня, посвященного спасению человечества и всех, кто делит с нами планету. Будут останавливать? Шлите на хер. Придут арестовывать? Сопротивляйтесь. Увидите, что на соседней стройке не осталось рабочих – идите и стройте сами. Всех не повяжут.

Она опустилась на изогнутый узловатый корень дерева и бросила лопату. Устало посмотрела в камеру.

– Народ, работы еще полно, а времени все меньше и меньше. Я десять лет воевала с идиотами, но теперь я здесь, в реальности, делаю все, что могу. Каждая минута, которую они у вас отнимают, – это минута, которую вы могли посвятить делу.

Она оглядела свое болото.

– Полно работы, полно. – Она опустила голову. Не поднимая ее, сказала: – Покажи им, Мерф, – и когда на экране появилось мангровое болото, я понял, что раньше на его месте был город. Из заболоченной почвы торчали остатки здания, некогда бывшего трехэтажным отелем. – Вот вам Майами, народ, – сказала Стренцель. – Земля общей стоимостью в восемьдесят миллиардов долларов, пара миллионов домов. Воспоминания. Достижения. Люди думают, что нам плевать на все эти города. Но я обожала Майами. Еду, музыку, людей. Да, даже людей. Друзья из Флориды, люблю вас. Мы потеряли Майами, Джакарту, туристические городки на Карибах. Гавану потеряли. Столько жизней. Столько городов, построенных человеческим упорством, яростью и стремлениями гниют теперь под водой. Вот что нас ждет. Время вышло.

Она подняла голову; по щекам текли слезы.

– Вот почему я ушла. Задрало трепаться. Дотрепались уже. До смерти. Единственное, что вы должны сейчас спрашивать, – это «Чем я могу помочь?». Так что, товарищи из Бербанка, вы молодцы. И не слушайте, что