Книга дождя - Томас Уортон

Митио пожимает плечами.

– Интуиция может подсказать правду задолго до того, как появятся доказательства. Обычно это правда, которую не желаешь слышать. Но порой надежда – это больше, чем очередной способ вранья самим себе. Порой надежда основана на чем-то подлинном.

– Верно. Она жива, я это знаю. Просто она не здесь. Эти люди из Церкви верили, что во всем этом есть смысл. Не знаю, может, действительно здесь скрыт какой-то замысел.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, что-то должно быть сделано. Или в этом возникнет потребность. В чем-то, на что способна только Эмери. Просто… где-то еще.

Митио задумывается. Печальная улыбка озаряет его лицо.

– Если это нужно, – говорит он, – она обязательно попытается это сделать.

– Ты ведь сказал, что хранишь записи?

– Да, архив. Обо всем, что здесь происходит.

– Расскажи мне о нем.

Митио говорит, Алекс слушает, и в его голове рождается мысль, сверкающая возможность. Он не был наблюдателем в той закусочной, он был свидетелем. И остается им. Вероятно, его задача – хранить записи. Помнить. Он закончит свой проект о рассогласованиях, свою историю о Ривер-Мидоузе, рассказанную в картах, но это будет уже не игра. Или он сделает из нее больше, чем игру. Он будет работать с Митио, он поговорит с другими сотрудниками в «Адити», занятыми своим ковчегом, спросит, не найдется ли у них местечка в запутанности миров Сикандара для Ривер-Мидоуза и для знаний, добытых здесь Эмери. Он построит собственный ковчег из слов, и однажды другие смогут добавить к нему свои версии и обрывки воспоминаний. Он пока еще не представляет, какую все это примет форму, но знает, что это будет повествование о случившемся с его семьей и этим городом, об их жизни здесь, о лихорадочных мечтах о бесконечном росте, о безднах, разверзающихся в ткани реальности, об исчезновениях. Скорее всего, ему не доведется увидеть историю, им начатую, во всей ее полноте. Он будет знать лишь какую-то ее часть, как мы созерцаем облако или жизнь, как сходится и разветвляется то, что не имеет подлинного начала и конца.

Дневник на любую погоду № 25

6 сентября, 13:30, край зоны заражения «Нортфайр»

Иду за сорокой вот уже целый час. Скорее всего, слеток – птенец гнездящейся пары, за которой я наблюдала прошлым летом. С птицей что-то не так, не могу понять, в чем дело. Она подпрыгивает и прихрамывает, подволакивает хвост, пригибается к земле. Не взлетала с тех пор, как я заметила ее. Не понимаю, то ли она попалась в одну из ловушек, то ли ее поранило другое животное.

Сорока знает, что я иду за ней. Когда она останавливается, я останавливаюсь тоже. Она выжидает несколько минут, равнодушно ковыряя землю, и продолжает скакать. Я уверена, что она бы улетела, если бы могла. Время от времени она издает глубокий, заикающийся звук, какой я прежде не слыхала. Либо зовет сородичей, либо предостерегает их, чтобы не приближались.

14:00. Птица притаилась, почти полностью скрылась в зарослях карликовой березы на краю зоны заражения «Нортфайр». Я не шевелилась почти двадцать минут и думала, что она, возможно, истощена или даже уже мертва. Подошла поближе, чтобы ее рассмотреть, и, видимо, вспугнула. Птица вдруг побежала, хлопая крыльями, будто готовясь взлететь. А потом пропала.

Просто исчезла. В одну секунду была, а в другую – уже нет.

Мне нужно подойти поближе. Убедиться, если сумею, в том, что я видела. Здесь есть что-то, с чем ни я, ни Митио не сталкивались прежде. Это сильнее, чем сгоревший сарай, я буквально осязаю это кожей. В костях. Это забрало сороку, но трудно сказать, куда это ее перенесло.

Я знаю, как бы поступил Митио. Разумно. «Ты ведь не поможешь птице», – сказал бы он мне, как всегда, мысля научно. Ее травма, скорее всего, имеет естественное происхождение, это часть жизни животного. Птица была ранена и напугана и в таком состоянии совершила ошибку. Она пошла навстречу тому, от чего в обычном состоянии держалась бы подальше.

Но это я совершила ошибку. Следуя за птицей, напугала ее, когда могла бы оставить ее в покое. Что бы с ней ни случилось, это моя вина. Моя ответственность.

– Отпусти ее, Эмери, – сказал бы мне друг, будь он здесь. – Нам не спасти их всех.

Книга дождя

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

История, приведенная ниже, изначально была рассказана мне птицей на языке, который звери зовут «Исток». Рассказчица, самка ворона, искала пищу для своих птенцов и посетила нашу полевую исследовательскую станцию в поисках еды, но задержалась и в итоге долго со мной общалась. Я спросил ее, можно ли записать нашу беседу, и она разрешила, когда я пояснил ей, что аудиовизуальное устройство сохранит ее слова. «Это как листы, на которых делала пометки Женщина-Скелет», – сказала она мне, когда поняла, что означает запись ее речи. Я спросил, кто такая Женщина-Скелет, и тогда она начала свой рассказ, который я и перевел.

К тому времени я уже достаточно выучил Исток, чтобы вести короткие, простые беседы с птицами разных видов в этой местности, но никогда прежде птица не делилась со мной таким длинным и сложным повествованием. Саму себя она называла Трибуном, поскольку была знаменита именно этим среди сородичей. Я снабдил запись письменными комментариями о том, как быстро расшифровывать способы самовыражения животных. Несмотря на очевидно беглое владение Трибуна этим языком, мне приходилось часто останавливать ее и просить повторить определенные слова и фразы, которые мне давались не сразу, что она делала с долей раздражения моей медлительностью и непонятливостью.

При первом визите Трибун задержалась ненадолго, поскольку ей нужно было заниматься добыванием пищи для птенцов, ведь ее партнер недавно проиграл битву с краснохвостым сарычом. Мы разобрались только с частью истории, и внезапно она улетела. Наутро она вернулась и продолжила рассказ с того момента, на котором прервалась. В третий, последний, визит мы подобрались к тому, что, как мне кажется, задумывалось как финал истории. Трибун намекнула, что ей есть еще что рассказать, но не вернулась на исследовательскую станцию. Я больше никогда не видел Трибуна и не знаю, что сталось с ней. Я часто вспоминаю ее.

Недели и даже месяцы после ее посещений я занимался переводом своих заметок и записей на человечий язык. Я прекрасно понимаю, что ни один перевод не сможет по-настоящему передать исполнение этой истории, каким его увидел я. На короткое время за