Былины Окоротья - Егор Андреев

в народе Доброхотным князем, все равно поступит так, как сочтет нужным. Как делает это всегда, невзирая на обстоятельства. Соблюдет выгоду для себя и своих владений, вот только…

– Что «только»?

– Его решения не всегда бывают… человечными.

– Что ты имеешь в виду?

– Помнишь, ты застал Митрия Калыгу у моего шатра и напридумывал невесть чего? Тогда он приходил ко мне не в поисках даровой ласки, а… с одним предложением. Видишь ли, представители Хоровода в Марь-городе, в том числе и я, уже давно хлопочут о возможности неких послаблений при ведении торговли…

Лицо окольничего вытянулось. Он не ожидал столь резкого перехода от ворожбы к вопросам пополнения мошны кудесников. Заметив это, Врасопряха раздраженно повела плечами.

– Да! Представь себе, в этот раз никакой заботы о спасении мира, никаких богов. Речь идет об обычнейших деньгах. Даже заклинатели и стражи Порога должны что-то есть.

– Я не осуждаю, просто немного удивлен.

– То ли еще будет, – отчего-то грустно улыбнулась Врасопряха. – Так вот, Тютюря предложил мне разрешить наши неурядицы, касающиеся торговых пошлин, в обмен на некую услугу…

Колдунья на мгновение замолчала, задумчиво вытирая руки, перепачканные в саже.

– И какую же? – не выдержал Всеволод, ощущая, как из разбитой болью груди накатывает недоброе предчувствие.

Врасопряха подняла на него глаза, и они снова изменили свой окрас, на этот раз став темно-ультрамариновыми, приняв цвет бури.

– Он предложил мне сжечь деревню, – тихо, совершенно спокойно заявила морокунья. – Вместе со всеми жителями. Не исключая ни стариков, ни женщин, ни детей. При малейшей угрозе распространения болезни я должна была обрушить на Барсучий Лог и его окрестности дождь из горячей серы, разверзнуть твердь земную, устроить наводнение, которое поглотило бы округу. Словом, сделать все от меня зависящее, чтобы хворь не поползла дальше. Чтобы она не достигла Ясных боров. И по его словам…

Кудесница снова смолкла, словно раздумывая, заканчивать ли ей фразу. Не уверенная в том, как ее воспримет воевода. Нервно теребя кончик косы, она все-таки решилась:

– Приказ этот исходил из уст самого Ярополка.

Между воеводой и колдуньей повисла оглушительная тишина. Весть эта оказалась для Всеволода не просто неожиданной. Она ударила его как гром средь ясного неба. Окольничий не желал поверить, что человек, которого он знал много лет, мог так поступить. Это не укладывалось в голове.

– Нет. Не верю, – помотал он головой. – Про князя много кривотолков ходит. Многие Ярополка низложить хотят, чернят в глазах людей. Но я-то его знаю! Мы вместе с ним ордынцев били, пока он не охромел. Но даже будучи увечным, вернувшись домой, Ярополк не опустил рук, сделал все, чтобы Окоротье устояло. Чтобы сохранилось как самостийное княжество. Да он, почитай, один возродил из пепелища Марь-город! Жаловал людям не просто кров и пищу – он вселил в них надежду снова обрести родной дом! И я ни за что не поверю, что он мог отдать подобные приказы.

– Может, оно, конечно, и так, – согласилась с ним Врасопряха, но упрямо добавила: – Только я не вижу причин, из-за которых Тютюре нужно было лгать.

– И что, – напрягся Всеволод, – ты бы это сделала? Совершила бы то, о чем просил Калыга? То, что, как он утверждает, приказал сделать Ярополк?

– Ты спрашиваешь меня, смогла бы я холоднокровно убить ни в чем не повинных людей? Ответ прост и очевиден. Ничто в этом мире не заставит меня так поступить. Ни княжеское золото, ни угроза мора и неминуемой смерти. Невинные неприкосновенны – такова первая и непреложная доктрина Хоровода. Нарушить ее – значит стать изгоем. Отметить себя клеймом позора и одиночества на всю оставшуюся жизнь.

– Прости, что спросил.

– Как я уже когда-то говорила, Хоровод защищает людей от тьмы, что прячется не только в Бездне, но и в них самих. И если Ярополк считает, что ценою чужих жизней можно купить спокойствие и сохранность себе и своим людям, то мне его искренне жаль. Ни один хороводник – от мольфара до окудника – не станет ему в этом помогать.

– Я все-таки не могу поверить, что он…

Закончить Всеволод не успел. Под навес ворвался взопревший, раскрасневшийся от быстрого бега Тмил. Не тратя впустую слов, кмет выпалил единым духом:

– Беда приключилась, Всеволод Никитич! Пришла откелича не ждали…

Нежданная беда

– Как давно они исчезли? Почему никто не остановил?! – выкрикнул на ходу Всеволод, борясь с накатывающей из нутра болью. Сердце стучало о грудину, словно запертый в клетке медведь. Яростно и глухо.

– Никто не видел, как бояре из деревни выходили. Знаем только, что ушли они все в бронях, при оружии. Причем окромя своих игрушек прихватили и несколько наших пехотных колов [92]. Не иначе, вознамерились на ловитву бестий идтить…

– Вот же дурень! Ну что за непутевый засранец! – в сердцах воскликнул воевода, тут же догадавшись, кто встал во главе вылазки бояр. Напускной злостью он постарался скрыть страх за сына Ярополка.

Мысль, что Петр может в любой момент погибнуть, грызла Всеволода не хуже бестий Карасевой Скверны. Глупый, глупый мальчишка!

Когда окольничий и гридь прибыли к пролому, остальные были уже там. Миролюб, Вятка, Борислав, Нимир, Яков, Алеко, Видогост и Пантелей. Все, кто уцелел в ночной резне и мог стоять на ногах, собрались сейчас у тына. Следопыт уже начал разбираться со следами, ползая на четвереньках по утоптанной земле. Оба десятника бойко закидывали его вопросами, на которые Вятка отвечал раздраженным ворчанием.

Тут же, прислонившись к уцелевшим бревнам частокола, стоял растерянный и явно выбитый из колеи Тютюря.

– Как так получилось, Митрий из рода Калыган, что твои люди без спросу и ведому посмели самоуправничать? Да еще и княжьего сына за собой увлечь? – набросился на барчонка Всеволод.

– А мне почем знать? – огрызнулся атаман опричников. – Может, это вовсе не их идея! Может, они просто следовали приказам одного самонадеянного, избалованного сопляка. Спесивца, который решил, что раз уж он оторвал губы от материнской цицьки, то теперь ему по плечу и горы своротить!

– Как бы там ни было, опричники должны были тебе доложить о любых идеях, опасных для жизни престолонаследника. Немедленно. А ежели они того сделать не соизволили, то, значит, уважают своего атамана не более, чем кусок дерьма, прилипший к каблуку!

От ярости лицо Митрия налилось краской не хуже железа, раскаленного для ковки.

– Да как ты смеешь… – начал было он, но Всеволод, не желая больше тратить сил и времени на препирательства с Калыгой, уже направился к кметам. Разъяренный Тютюря остался в полном одиночестве.

Окольничий понимал, что обвинять боярина глупо. Он