Былины Окоротья - Егор Андреев

– Я помню, как… – в конце концов сказал он глухо. Голос юноши, до этого дерзко трепетавший, теперь стих, упав почти до шепота. – Помню, как под конец дед высох, словно труп, и никого уже не узнавал. Женщины кормили его с ложки, убеждая не плеваться кашей и подбирая стекающие на подбородок слюни, уговаривая съесть еще ложечку… Он ссал и срался под себя, от него жутко несло. И никто бы не поверил, глядя на эту кучу дряблой плоти, на этот выживший из ума скелет, что это было когда-то тем самым триумфатором, разбившим Хартарани-хана. Великим полководцем, заключившим соглашение с конерожденными на Ключ-Камышинском холме. Не хочу так покидать юдоль. Лучше уж во цвете лет. На пике славы, один быстрый удар, и все…

– Понимаю. Воинская исполать сладка, вот только ты неправ. Смерть неприятна в любом своем проявлении, хоть в постели, хоть на бранном поле, – так же тихо возразил ему Всеволод. – В конце пути она ждет каждого из нас, но самому искать с ней встречи глупо. Это только в песенках бродячих гусляров и седобородых скальдов смерть на поле брани прекрасна. На самом деле она отвратительна. Яркое тому доказательство лежит сейчас на деревенской стогне, накрытое рогожей. А насчет быстрого удара, отправляющего прямиком на пир в чертоги одноглазого варигарского бога, или в сады Ирия, или куда еще… Что ж, наверное, бывает и такое. Но ежели не повезет, то от полученного увечья ты не помираешь сразу, и твои раны начинают гнить. Почти всегда это заканчивается заражением крови. Тебя печет горячка, ты впадаешь в беспамятство, начинаешь неосознанно ходить под себя, вонять и пускать слюни не хуже немощного старца. Вот только в поле, на руках товарищей выглядит это несоизмеримо хуже. Боль, страх, обделанные портки, выпущенные наружу кишки и непогребенные навалы тел на поживу воронью и трупоедам – вот что такое «красивая смерть в бою». Так что нет никакой причины стремиться к ней навстречу раньше срока. Поверь мне, я в этом кое-что понимаю. За свою жизнь насмотрелся на костлявую с избытком. Знаю, когда есть смысл рискнуть жизнью за благое дело, а когда нужно отступить, чтобы не попасться смерти в лапы. Сейчас именно такой момент. И геройствовать в попытке угодить в легенды мы не будем.

– Отец сказал, что в этом походе я глава…

– Я помню, что сказал Ярополк, – жестко оборвал княжича Всеволод, – как помню и то, что мне он наказал беречь наследника престола пуще собственного ока. А посему сегодня же, до темноты, мы уйдем из Барсучьего Лога так далеко, как сможем. И боле обсуждать этого не станем!

Решительно отчеканив последние слова, Всеволод развернулся и ушел прочь, оставив княжича Петра в одиночестве. На лице сына Ярополка застыло выражение досады, изумления и обиды, свойственной ребенку, которого несправедливо обругали.

Размокшая, набухшая от воды зола, смешанная с грязью, выползала из-под подошв сапог, как яблочное повидло. Она липла на мыски и пятки, постепенно обволакивая ступни черными комковатыми полипами. Идти по ней было неудобно, но Куденей все-таки отважился на это. Подобравшись к остову одной из сгоревших хат, опричник вынул из напоясных ножен кривой басурманский кинжал. Ловко ухватив его за рукоять, опричник ковырнул бревно, торчащее из обгоревших развалин. Щепа отделилась от трухлявого ствола до странности легко, будто хлебный мякиш, и в ладонь Лозе упал блестящий стальной треугольник. Подняв его на уровень глаз, Куденей с интересом рассмотрел зазубренный, похожий на древесный лист металлический предмет.

– И что это, по-твоему, такое? – заглянув через плечо, спросил его Семен Рытва.

– А мне почем знать? – пожав плечами, раздраженно бросил Куденей. – Токмо подобные штуковины здесь повсюду. Не ведаю, что тут творилось этой ночью, но зуб даю, без ведьминых чар не обошлось.

– Вот именно, что мы не ведаем, – пробубнил Некрас, сидящий на завалинке, притулившейся к погорелью. Удерживая в руках глиняную крынку, он затяжными шумными глотками потягивал из нее простоквашу. – Потому как нас тута не было. Не соизволил воевода позвать с собою в бой дворян, посчитал, что самый нерадивый воин из его кодлы лучше, чем любой из нас.

Куденей ехидно рассмеялся, пряча кинжал в ножны.

– Вона где у тебя свербит. Припомнил слова окольничего, которыми он тебя с Синицей после порки Митькиной потчевал. А то, что вздернуть на суку вас Никитич мог, да не стал, – позабыл?

– Да пошел ты! – огрызнулся Чура, дернувшись, как от пощечины, и пролив на шальвары простоквашу.

Куденей снова издевательски рассмеялся. Вытирая измазанные в саже пальцы о штанину, он старательно следил, чтобы грязь не осталась на червонном перстне, украшавшем его руку.

В это время на небольшой залитый светом дворик, в котором опричники устроили свое временное пристанище, зашел Оболь. Широкоплечий, высокий, кучерявый, с волевым подбородком с ямочкой, от которой сходили с ума марьгородские девчонки, он мог внешностью потягаться с самим Лелем.

«Жаль только, что в довесок ко всему этому прилагается вздорный характер», – подумал Куденей, пряча свою находку за отворот кушака. Однако вслух он ничего подобного не произнес. Только дурак станет махать красной тряпкой перед носом у быка, к тому же явно находящегося в плохом настроении. А в том, что Острога пребывал в дурном расположении духа, сомнений не возникало. Достаточно было взглянуть на его крепко сжатые челюсти и черные глаза, в которых отплясывали залихватский танец искры гнева. «Интересно, что же его так разозлило, отчего он взбеленился?»

Между тем Горица вышел в центр дворика и, уперев руки в бока, оглядел товарищей из-под кудлатой челки.

– Ну что, братишки, как вам отдыхается на болотном на приволье?

– Да вроде бы неплохо, – отрыгнул и отер усы Чура.

– Неплохо, значит… Славно. Потому как, когда вернемся в Марь-город, о «неплохом» нам придется лишь мечтать. Будем как обосранные по слободе слоняться, ни в один кабак без насмешек не войдем. Как вам такое?

Куденей, пройдя мимо нахохлившегося Остроги, уселся рядом с Некрасом и, смежив веки, подставил лицо под нежное касание солнечных лучей. Чура снова взялся за простоквашу, возобновив свое протяжное сербанье. Семен Рытва в угрюмом молчании принялся оттирать с пластин колонтаря [87] пятно ржавчины.

– И что, никого это не коробит? За душу когтями не берет? – нервно спросил Горица, который явно рассчитывал получить от товарищей другой ответ.

– Послушай, Оболь, полно те беситься и слюною во все стороны брызгать, – лениво приоткрыв один глаз, заметил Лоза. – Ежели есть что путное сказать, так говори.