Былины Окоротья - Егор Андреев

Краденая слава

Грязь, вонь и разложение повсюду. Гнусь и мерзость.

Поверженное сельцо зареченцев не вызывало у Оболя ничего, кроме отвращения. Еще до нашествия Скверны Барсучий Лог был паскудным местом, а теперь и вовсе превратился в огромную выгребную яму. Загаженный донельзя отхожник, в котором, словно черви, копошились недобитые нечистью крепачи. Жалкие, грязные, завшивевшие подобия людей. И что самое паршивое, ему, Оболю Горице, вельможе и боярину, приходилось ошиваться среди них, вдыхать пропитанный потом и смрадом воздух, находиться рядом. Оболь все время опасался, что пакость болотников в конце концов доберется до него, каким-то образом измажет, запятнает, и тогда уж ему точно не отмыться.

Будь его воля, он давно бы уже бросил эту неладную историю со Скверной и направил свои стопы к Марь-городу, оставив позади и эту проклятую деревню, и смердов, и неизвестную заразу, превратившую лесных обитателей в чудовищ. Единственное, что его удерживало от подобного поступка, – боязнь прослыть трусом. Вернись он без добытого в бою признания, и тут же поползет молва, что Оболь-Острога, в одиночку ходивший с рогатиной на медведя, спужался каких-то гребаных грибных страшилищ и сбежал. Бросил своих товарищей и атамана на погибель. Самый распоследний пустобрех в городе не преминет тогда «прославить» его на всю округу. А такого Острога допустить не мог.

«Вот если бы нашелся способ как-то доказать свое мужество в этом проклятом походе… Раз и навсегда убедить окружающих, что сын Василия Горицы, владетельного боярина, главы городского вече, не лыком шит, что он не отлеживал бока на топчане, а бился с нечистью, не жалея жизни…» Жаль, что на деле все случилось совсем не так. Оболь вспомнил, как коварно воевода лишил их заслуженной славы, и заскрежетал зубами. «Каков ублюдок! Бросил цвет опричества на острове в качестве нянек молодого князя, и, пока они утирали сопельки Петруше, сам пожал все лавры». Если бы не он, Оболь с сотоварищами тоже поучаствовали бы в ночном бою. Уж они б не оплошали, показали удаль молодецкую во всей красе! Как знать, возможно, именно Остроге посчастливилось бы забить того рогатого монстра, чья туша лежала на краю селения, разметав двухсаженные бревна, словно лучинки – пук соломы. «Да уж, наверняка бой с ним и вправду выглядел впечатляюще. Завали опричники такого зверя, и неувядающая слава была бы обеспечена… Вот только нас там не было, и все почести достались босоногим кметам и их байстрюку-предводителю. Несправедливо, сучий потрох!»

Пройдя вдоль невысокого плетня, Оболь зашел за стену ближайшей избы. Распустив шнуровку на шальварах, Острога, посвистывая от облегчения, пустил на бревна крепкую струю. Вот только насладиться в полной мере опустошением мочевого пузыря ему не позволил громкий шум, раздавшийся со стогны. Раздосадованный опричник выглянул из-за края хаты.

На майдане царило несвойственное зареченцам оживление. С первого взгляда Оболю показалось, что смерды все еще продолжают обсуждать «суд», устроенный болваном-воеводой над старостой деревни. Но опричник быстро понял, что ошибся. Крестьяне точно занимались не этим. На улице, ведущей к выходу из Барсучьего Лога, откуда-то появилась пара старых, приземистых, страшных, как чума, телег. В одну из повозок крепачи общими усилиями впрягали тощую клячу, без сомнения, доживающую последние дни своей нелегкой жизни, а в другой уныло двигал челюстями светло-рыжий бык. Судя по облезлой шкуре и размашистым рогам, тоже не первой молодости. Сами болотники под всеобщий нарастающий гомон вытаскивали из хат узлы с домашним скарбом, хватали в охапку орущих детей и уцелевших кур. Худо-бедно их организованная паника приводила к тому, что из общего бедлама рождался вполне достойный обоз из нескольких подвод, толпы переругивающихся мужиков, голосящих баб, путающейся у них под ногами детворы, поскуливающих собак, мяукающих кошек, а также блеющей, мычащей и ревущей рогатой скотины всех мастей.

Зареченцы явно решили не дожидаться, пока малолетний князь со своими советниками сподобятся определить их дальнейшую судьбу, и принялись действовать сами.

Завязывая шнурок на шальварах, Горица изумленно наблюдал, как женщины забрасывают узлы за обрешетку первой телеги, а мужики укладывают раненых и сажают ребятню во вторую. И забитых смердов, казалось, вовсе не волновало, что ни княжич Петр, ни воевода, ни атаман опричников не дали им своего разрешения покидать деревню. Они просто сами так решили, вот и все. Постояв еще несколько минут в задумчивости, Оболь резко развернулся и направился к своим товарищам.

Когда разговор у трупной ямы был закончен, его участники занялись собственными делами. Митрий Калыга отправился искать приспешников, колдунья Врасопряха осталась возиться с мертвыми монстрами, а княжич Петр вознамерился вернуться к дворянам. Однако Всеволод не позволил ему уйти далеко. Нагнав мальчишку, воевода сжал ему плечо. Развернул лицом к себе.

– Постой-ка, Петр Полыч, не спеши, поговорить нам с тобою нужно.

– Зачем? – Молодой княжич выразительно глянул на ладонь Всеволода, все еще лежащую у него на плече, и окольничий поспешно убрал руку. – Я и так наперед знаю, что ты хочешь мне сказать, Всеволод Никитич. Мол, нам нужно бежать отсюда без оглядки, похватав все, что в силах унести. Что, оставшись, мы совершим ошибку…

– Не ошибку, а самоубийство.

– Это ты так считаешь!

Княжич посмотрел на Всеволода, и воевода с болью заметил промелькнувшее в глазах отрока разочарование, почти презрение.

– Ты знаешь, Всеволод, а я ведь всегда считал тебя героем, – медленно протянул Петр с досадливой гримасой. – И немудрено… Ведь сколько слухов о тебе витает. Один краше другого. Стоустая молва все твердит: мол, нет тебя храбрее, мол, Степной Волк бесстрашен… А на самом деле ты такой же, как и все. Вместо того чтобы отважно броситься в бой, думаешь лишь о том, как бы спасти свою шкуру!

Несправедливые слова молодого княжича, к которому Всеволод привык относиться точно к сыну, задели воина за живое. И даже не упреки Петра в трусости больно резанули душу окольничего, а его неумение правильно оценить ситуацию. Его слепое стремление ухватить кусок почестей борца со Скверной, подставив под удар не только себя, но и своих людей. Ярополк бы подобного никогда не допустил. Отступив на шаг, Всеволод окинул взглядом по-юношески хрупкую фигуру княжича. Глядя на него словно на незнакомца, он резко произнес:

– Опять грезишь о славе? Мечтаешь по-геройски пасть в бою неравном?

– А если даже и так, то что? Может, я не хочу умереть в постели, как мой дед. Ведь после победы у Годелинской Россыпи у него было все! Почет и слава, уважение. Все к нему прислушивались, даже калиградский князь, а умер он…

Мальчишка замолчал.