Судьба Одина - Скотт Оден

Что-то скрутило его внутренности. Он почувствовал, как горячий прилив желчи обжег ему горло.

Идите, дети, | и не медлите!

Требуйте награды, посланной Небом!

— Фо! — Гримнир что-то проворчал себе под нос. Опустив голову, он откашлялся и сплюнул себе под ноги.

Грубая рука с силой толкнула его в спину стоявшего перед ним прокаженного.

— Прояви хоть немного уважения, ты, свинья-говноед! — сказал вонючий нищий, который был крупнее остальных. — Ты на крыльце у Господа, а не в каком-нибудь притоне в пригороде! — Другие смеялись и толкали его; седобородый и его юный протеже повернули головы и сердито посмотрели на него.

У Гримнира, сына Балегира, и в лучшие дни не хватало терпения. Но сегодня… это был не лучший его день. Когда рана, ставшая причиной смерти Скади, все еще была свежа и кровоточила, когда в его груди все еще кипел неконтролируемый гнев на болотную ведьму Атлу и он чувствовал себя пешкой в игре между враждующими богами — и все это в сочетании с его собственным врожденным дурным настроением — резкое слово, сказанное в неподходящий момент мог стать тем пером, которое перевесит чашу весов. Но слово и удар? Оскорбление от какого-то редкозубого нахала, от которого разило самомнением? Нар! Это было уже слишком.

Рука с черными ногтями, крепко сжимавшая одеяло на его плечах, разжалась, когда Гримнир развернулся, его единственный глаз уставился на нищего, который поднял на него руку, взглядом, способным раскалить железо. В этот момент, когда ярость в его желудке вытеснила чувство уверенности, Гримнир осознал истинную цель тонкого колдовства Всеотца. Он был изолирован. Один. Притянутый к месту над рекой Тибр, к мосту, сделанному из плавучего дерева и слюны. И он был бок о бок с сотнями ревностных глупцов, которым нечего было терять в этой жизни, но которые могли все приобрести в обещанной вечности.

Слишком поздно Гримнир понял, что угодил прямо в ловушку Одина.

Он решил, что прятаться больше нет смысла. Усмехнувшись, он сбросил одеяло с плеч, выпрямился во весь рост и с вызовом откинул голову назад. Золотые, серебряные и костяные бусы звякнули друг о друга. Его единственный красный глаз пылал гневом. Другой блестел, как холодная слоновая кость, серебряные руны, выгравированные на его радужной оболочке, сверкали в холодном воздухе. Нищие вокруг него отшатнулись от его свирепого вида, и Гримнир выхватил Хат из ножен.

— Еще раз дотронешься до меня, крыса, и я верну тебе обрубок!

Гнев сменился страхом на чумазых лицах толпящихся нищих. Здоровяк был готов броситься на Гримнира, когда над толпой раздался резкий голос. Голос, исполненный силы:

У тебя больше жизней, | чем у кошек Фрейи,

Темное дитя Нидавеллира;

Уже трижды, не так ли? | Когда же твоя доля станет единой?

Твоя жадность достойна Локи.

— Ты упрекаешь меня, клятвопреступник? — взревел Гримнир, поворачиваясь лицом к фигуре в сером плаще и широкополой шляпе. — Разве не таким ты стал? Нарушителем клятв и договоров? — Слова Гримнира задели за живое. На другом берегу реки Всеотец в приступе раздражения ударил своим посохом по постаменту. Звук разнесся, как раскат грома.

Мое дело не то, | что тебя касается, скрелинг,

Так что держи свой нос подальше от этого!

Гримнир оскалил зубы:

— Я не хочу иметь ничего общего с твоими делами, лорд червей! Что мне нужно, так это твой проклятый питомец! Тот, которого ты прячешь вон там. Приведи сюда этого негодяя, Злостного Врага, и я положу ему конец!

Их взгляды встретились; взгляд, холодный, как северный лед, встретился с взглядом, горячим, как плавильный огонь. Ни один из них не отвел взгляда, ни один не отступил ни на дюйм. Спустя мгновение Один цокнул языком:

То, чего ты желаешь, | ты не можешь получить,

Незаконнорожденный сын Ангрбоды!

И никакого компромисса | не может быть между

Волком и Змеем.

— Как пожелаешь, — ответил Гримнир, пожав плечами. Он направился к дальнему концу моста, к Одину; острием Хата он отгонял нищих со своего пути. Вскоре они сами стали расступаться, давая ему пройти. Их слезящиеся глаза смотрели на него, пока он шел дальше. — Что для меня значит еще одна смерть, а? Отец моей матери недавно сказал мне, что мы, каунары, подобны стали в этом клинке. Возраст и пренебрежение притупляют наши способности, они ослабляют нас. Но бойня — это наша наковальня. Бойня делает из нас еще более смертоносных бойцов. Она молотит по нам, сгибает и придает нам силы. А смерть? Смерть — это всего лишь закаливание. Нар! Когда все будет сказано и сделано, всадник на скамьях, еще одна смерть сделает меня сильнее, но что это сделает с тобой?

Один усмехнулся. Опираясь на посох, он сошел с постамента. Плащ взметнулся вокруг его ног, когда он начал отворачиваться, затем остановился. Из-под полей шляпы этот странный глаз — другой был зияющей глазницей — пронзил Гримнира своим жестоким блеском.

Смерть никогда не придет за мной, | несчастный скрелинг,

Но только за тобой;

И на этот раз | я не спущу с тебя глаз.

Приведите его, дети мои!

И, подобно стае собак, внезапно сорвавшихся с поводков, толпа нищих, окружавшая Гримнира, бросилась на него извивающейся, воющей массой. За долю секунды до того, как их цепкие руки коснулись его, скрелинг снова услышал голос Кьялланди, глубокий и тяжелый, как груз прожитых лет: Убивать — в нашей природе. Такова наша природа, мы были рождены для разрушения и войны; это цель, данная нам Спутанным Богом. Какая разница, убиваем ли мы из-за малейшей обиды или из-за величайшего оскорбления?

Для Гримнира в тот момент это не имело никакого значения. Как только эта первая грязная рука коснулась его, как только первые капли слюны, брызнувшей от ярости, коснулись его щеки, он выплеснул все до последней капли гнева, озлобленности и желчи, которые еще оставались в котле его существа. Таким образом, когда первый нищий схватил его за рваную грудь гамбезона, то, что он схватил, на самом деле было не существом из Древнего Мира, а питаемой ненавистью машиной для убийства.

Этот