ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

- Я не говорил, - зевнул Сатурн.

- Да тебя и не спрашивали, - отозвался юный Тригеминус, зная, что батя, спокойствия ради, давным-давно не обращает внимания на некоторую непочтительность в беседах и мыслях. - Я сам с собой разговариваю. У снова меня возникли неприятные подозрения.

Отцу казалось, что неприятностей и так хватает. О них не хотелось думать, особенно о звездоплавании.

- Лучше бы у тебя возникла какая-нибудь идея, - заметил он и спохватился: - Хотя нет, не стоит...

- Поздно, - Сартур потянулся к телефону. - Она тоже возникла. Нам понадобятся военно-полевая кухня и военные кулинарные костюмы.

15. Десятое ноября

Говоря об отсутствии логики, Сартур Тригеминус глубоко заблуждался в отношении Ганорратова. У того, конечно, имелась своя, несокрушимая, логика. Первичная оранжерея осталась последним стратегическим - скорее, даже, символическим - объектом, на который он еще не успел наложить лапу. Как любому военному, символы были желанны генералу; он хотел их не меньше погон и лампасов. Ганорратов неоднократно бушевал и устраивал своим грибным опричникам мертвый сезон. "С грибницей выдерну!" - орал генерал. Одновременно он чувствовал силу Зазора и часто копал под него по привычке, словно под гриб, но Зазор стойко удерживался на плаву, пробуждая в генерале ассоциации, полные унтер-офицерского юмора. Генерал отлично знал, что в первотолчке нет ничего вечного, и хотел укрепиться в квартире Амбигуусов для реализации гештальта, в который не верил, путал с гешефтом и считал жидовскими происками. Он, тем не менее, прислушивался к упорным слухам о вечном и мечтал заполучить изобретательного Сартура. "Нет дыма без огня", - глубокомысленно говаривал генерал. Некоторым двойникам такая пословица, в силу их оговоренной ущербности, была в новинку, и генерал этим пользовался, приписывая себе авторство.

"Размножим до предателя-третьего, - злоумышлял генерал, - и он выложит все. Оставим от него одну голову, как у фантастического профессора. И позиционируем в ведомости консультантом, чтобы зарплата капала. Его будет мучить капель...".

Впоследствии, внимая Зазору, разъяснявшему эти тонкости, Сартур негодовал:

- Отчего, отчего такая разрозненность?! Есть же и другие точки - пусть не стратегические, пусть второстепенные... Почему не объединиться и не ударить?

Подполковник печально кривился:

- Светлым силам всегда нелегко объединиться. Просветленность требует высокого развития индивидуальности. Но индивидуальности не гигроскопичны. Из них не лепится активное боевое стадо...

Итак, как ясно из предыдущего, генерал Ганорратов сумел-таки обойти неприятеля на очередном вираже угодничества и заискивания перед правительственными двойниками, вошедшими во вкус управления и контроля. Ему было даровано высочайшее разрешение на массовую встречу Дня Милиции в музее практической микологии и государственного грибоварения. И генерал полагал, что явившись туда однажды, да еще со свитой, он сумеет официально перевести квартиру на баланс личного автономного ведомства.

Накануне ему не спалось. Но генерал, взволнованный, не смел ворочаться и вертеться, потому что положил под матрац парадный мундир. Ночевал он, как часто бывало, в служебном кабинете, где преданный Парогонов лично застилал ему диван. Матрац и подушка хранились в секретном шкафу, и капитан всякий раз, вынимая постельные принадлежности, протыкал их штыком на случай предательства.

Под утро изнемогавшему генералу приснилась лесополоса. Парогонов превратился в овчарку и носился с высунутым языком, пугая сексуальные парочки. Ганорратов спустил его с поводка, а сам нес большое лукошко. В другой руке он держал штык, к которому прилип лебединый пух из подушки. Повсюду торчали поганки, но генерал искал мухомор. Очередной диссидент сознался под пыткой, что мухомор поможет генералу превратиться в белого кролика с именными часами от Верховного Главнокомандующего. Наконец, Ганорратов заметил огромную пеструю шляпу. Он поднял воротник, втянул голову в плечи, выставил нож и крадучись приблизился к мухомору на расстояние плевка. Гриб приветливо снял шляпу, и генерал увидел, что изо мха высовывается восхищенная голова Кастрыча. Уши гриба стали вытягиваться, превращаясь в заячьи. "Съешь меня!" - закричал Кастрыч, сунул руку в мох и, судя по задрожавшей почве, занялся подземной мастурбацией. Генерал оцепенел от ужаса и слабо посвистал овчарку. Улыбка слетела с гриба, Кастрыч скривился. Ганорратов почувствовал, что его засасывает в землю. Мухомор, продолжая грунтовое рукоблудие, взревел ишаком, и генерал проснулся, весь мокрый от содружественного выделения многих жидкостей.

По счастью, матрац был толст, и мундир не пострадал. Ганорратов, помня побои в военном училище за такие дела, оделся и побрился за четырнадцать секунд. Он пожалел, что подчинился приказу партии, перешел на работу в милицию и расстался с армией, где все было просто, и никто не приказывал ему отлавливать инакомыслие.

Ганорратову часто снились именные подарки. В сновидении Сталин уже дарил ему наручные часы с красной звездочкой, но генерал затеял благодарить, полез целоваться, и тот рассвирепел.

В дверь постучали, вошел Парогонов. Не здороваясь, капитан отрывисто гавкнул:

- Повара прибыли, товарищ генерал.

Ганорратов непонимающе смотрел на него.

- Какие, черт побери, повара?

- Военно-полевые повара, товарищ генерал. Готовить торжественный обед, простой и солдатский. Я вам вчера докладывал.

Мысль о кухне была подсказана капитану расторопным прапорщиком, тайным агентом Зазора. Капитан моментально присвоил идею и подал ее генералу как собственную.

Ганорратов, припоминая, рассеянно сдвинул на календаре ноябрьский квадратик. Девятка сменилась десяткой. Десятка смутно ассоциировалась с попаданием в яблочко, и генерал решил, что повара и вправду не помешают.

- Бронежилет, товарищ генерал, - напомнил Парогонов.

Тот усмехнулся:

- Не переживай, капитан. На мне их два, - и он постучал себя по корпусу.

Парогонов уважительно поклонился и отдал честь.

...Через пять минут четыре автоматчика с нездоровыми лицами цвета болотной гнилой сыроежки ввели поваров. Сартур Тригеминус обрился налысо; при помощи грима придал угреватой коже смуглый оттенок, вымыл уши и стал совершенно неузнаваемым. Сатурн Тригеминус вставил зубы, надел парик, нацепил залихватские фронтовые усы. В колпаках и грязноватых фартуках они смотрелись прирожденными кулинарами.

Отца и сына так и подмывало утроиться, но Зазор запретил это делать. Он объяснил, что, как и в случае с Кастрычем, не может поручить копиям столь ответственную миссию.

- Поведение третьих свидетельствует об ущербности близнецов, - поделился опасениями подполковник. - Мы, в сущности, так ничего и не знаем о них.

Зазор, не подозревая о плагиате, повторял мысли Сартура насчет придурковатости копий. Тем легче было Тригеминусам с ним согласиться.

Вмешался Мувин:

- Они же полягут, пропадут...

- Мы обязательно помянем всех и все, что погибнет, - веско пообещал Зазор. - Но не сейчас. Мы выпьем с вами потом, товарищ полковник; мы