Час в копилке - Владимир Германович Корешков

На дисплее светилось одно непрочитанное сообщение. От Бориса. Слава Богу, сейчас что-то прояснится. Дрожащими руками она нажала клавишу телефона, открывая послание. В нём было всего одно слово: «Уходи».

Так экстравагантно Борис решил сообщить ей, что им нужно расстаться? Разойтись? Разорвать отношения? Марина мысленно подбирала синонимы, то ли подыскивая наиболее приятно звучащий вариант, то ли пытаясь обилием слов засыпать одно – горькое и жестокое – «Уходи».

Она тогда переночевала в родительской квартире, где, разумеется, её всегда ждали и где она до сентября проводила больше времени, чем у Горшениных. В её комнате всё оставалось на своих местах, даже тетради и блокноты, приготовленные для учёбы в вузе и ещё не пущенные в ход, ровными стопками лежали на письменном столе, а два десятка запасных ручек с разноцветными колпачками живописным букетиком торчали из деревянного стаканчика. На кровати сидел плюшевый медведь – Борькин подарок. На стене – постер группы «Симпл»[3], на концерт которой они ходили в июне. С автографами всех участников. На стуле – Борькин свитер, забытый им ещё в апреле. А она не торопилась возвращать, уж очень ей нравился запах туалетной воды, который до сих пор почему-то не выветрился и чувствовался, если хорошенько принюхаться. Да и вообще нравилось ей, что Борькин свитер лежал рядом в те дни, когда не получалось встретиться и переночевать вместе.

Борис больше не писал и не звонил. В тот вечер она отправила ему сотню эсэмэсок с вопросами. Потом стала писать длинные письма, полные любви и ласковых слов, справедливо полагая, что потерявший родственников человек может вести себя странно, но при этом всё равно нуждается в поддержке. Отчёты о доставке сообщений приходили исправно, в соцсетях Борис бывал, но нигде так и не написал ни единого слова в ответ.

У Марины заканчивались идеи, как ещё достучаться до обезумевшего от горя сердца.

Она продолжала писать. Рассказывала, что чувствует шевеление Максима, что он уже большой и больно пинается, что её мутит – смешно, да? – при виде одного российского актёра. Причём в одной конкретной роли. Она нарочно посмотрела с ним другой сериал… И не мутило. Она рассказывала, что выбрала коляску, заказала кроватку и матрас. Писала, что не может определиться с расцветкой постельного белья (хотя, конечно, давно уже остановила выбор на якорьках и корабликах: сын-моряк – её мечта!). Она писала, что ей всё тяжелее ходить по лестнице, что отекают ноги, что часто повышается давление. Что ей, в конце концов, страшно одной дома по выходным. Родители с марта регулярно проводят время с вечера пятницы до половины воскресенья на даче. Эта традиция была нерушима многие годы. И Марина боялась, что воды отойдут именно в тот день, когда родители будут в отъезде.

Но всё обошлось. 22 апреля 2008 года был вторник. Мама и папа уже вернулись с работы и, когда начались схватки, сопроводили дочь в роддом.

«Мальчик, 3420, 52 см, поздравляю, любимый», – написала она, едва вернулась в палату из родильного зала.

В этот раз ответ пришёл. И этот ответ Марина запомнила навсегда. И боль, которая пронзила её в ту секунду. И… ненависть к завёрнутому в одеяло ребёнку, которого недавно с нежностью приложила первый раз к груди.

«Не пиши мне больше», – таким было первое письмо от Бориса за долгие четыре месяца…

Боль была сильнее той, что она испытала в родах. Та уже забылась. Гормоны действуют? Или это «Не пиши мне больше» сыграло роль отвлекающей терапии?

Но Марина писала всё равно. Ненавидела себя за малодушие и бессилие, но писала. Убеждала себя, что Борис притворяется, делает вид, что ему плевать, а на самом деле только и ждёт писем с рассказами о Максовых коликах, неуверенных шагах, первом сказанном слове. Это, кстати, было слово «буль», означавшее «мультик».

Она писала. Он не блокировал её и не заносил в чёрный список. Даже иногда отвечал. Крайне редко и немногословно, всякий раз давая понять, что общение его тяготит.

Так прошло почти шестнадцать лет. На миллион писем от Марины пришлось не более полусотни от него. И все они были короткими и злыми. Иногда едкими, вроде:

«Интересно, когда тебе всё-таки надоест писать?»

А она писала. Каждый раз задавая себе вопрос: зачем? Зачем она это делает? Она, женщина с образованием психолога, навязывается мужчине, которому точно не нужна. Или нужна?

«Ну, конечно, – горько ухмылялась она, – просто он стесняется признаться в своих чувствах. Спать со мной и ребёнка сделать не постеснялся, а потом вдруг стал целочкой-незабудочкой…»

Маринина мама когда-то сказала замечательную вещь:

– Телефон – устройство для двусторонней связи. Если с другого конца ни разу не позвонили, значит, никто там твой голос слышать не желает.

Первые месяцы можно было считать, что у любимого просто временное помешательство. Хорошо-хорошо, пусть долговременное. Отведём на это целый год, но не шестнадцать же!

Марина в голос хохотала над собой, глотая злые слёзы, а потом всегда прислушивалась: не разбудила ли Макса?

Все эти шестнадцать лет Марина думала: что она сделала не так? За что получила такую жестокую отставку без объяснения причин на пятом месяце беременности? Она хотела знать эти чёртовы причины. И тогда, и сегодня – столько лет спустя! И готова была терзать телефон, бомбить Бориса месседжами. Одного объяснения ей бы хватило, простого человеческого слова! Были бы живы родственники Бориса, они бы непременно всё Марине объяснили: между ними сложились добрые взаимоотношения. Борькина бабушка никогда бы не позволила ему бросить беременную женщину. Марининых родителей тоже уже нет в живых, и пойти ей не к кому. И она писала. Убеждая себя, что пишет ради сына.

А, может, не разлюбила? Да нет, чушь. Она не сможет простить Борису предательства и этой многолетней пытки молчанием.

Знает же, любые звонки бывшим – всего-навсего попытка вернуть душевное равновесие. Как же так: я хорошая, а меня бросили? Это не может быть правдой. Надо снова поговорить, обсудить, надо начать общаться заново, но нет, не потому, что осталась любовь. А потому что быть отвергнутым – невыносимо. Пусть лучше будет худой мир, пусть даже будет война и постоянные ссоры, но меня не бросят, не дадут понять, что я не нужна.

И Марина соглашалась с этими мыслями. Она звонит не потому, что любит. Она ищет ясности. Она не может принять случившееся почти шестнадцать лет назад. Это беда – всю жизнь тащить за собой фантом. Но она не могла ничего с собой