Заморыш - Дмитрий Шимохин

— О чем покаяться хочешь, сын мой? — спросил немолодой, сильно уставший от выслушивания чужих грехов священник.

Гм. И что ему ответить? Вспомнить грехи за все свои прожитые годы?

— Даже не знаю! Если все припомнить — так и до ночи не перескажу!

Поймав недоуменный взгляд батюшки, тут же поправляюсь:

— Ну, это, грешен, в общем… С гвоздем тут шалил, царапал где ни попадя. И девок голых представлял…

— Ночные мечтания от себя отринь! — строго указал священник, накидывая на меня странное узкое покрывало. — Отпускаются грехи рабу божию Арсению, вольные и невольные…

Наконец эта канитель закончилась. Началась другая — литургия. Я стоял и тупо смотрел в стриженые затылки товарищей по несчастью. Я не верил в Бога ни в прошлой жизни, ни тем более в этой. Ведь, по их представлениям, перерождения не существует, не так ли? Ну вот… А я очень наглядно убедился совсем в другом. Так что весь этот ритуал казался мне бессмысленной тратой времени. Но я стоял, крестился, когда крестились все, кланялся, когда кланялись все. Мимикрия!

А между тем скользил взглядом по стриженым затылкам товарищей по несчастью и вдруг наткнулся на другой взгляд. Одна из девочек неотрывно смотрела на меня из женской половины.

Худенькое лицо, огромные, тревожные глаза. Память Сеньки услужливо подбросила: Даша.

Служба закончилась. Упорядоченные колонны на выходе смешались в гудящую, толкающуюся толпу. В этой сутолоке девочка и настигла меня. Маленькая, быстрая тень.

— Ну ты отчаянный, Сенька, — раздался у самого плеча быстрый шепот.

Я повернулся. Ее лицо было совсем рядом.

— Ты с Жигой-то… Он тебя теперь не оставит. Да и в мастерской… там ведь еще хуже. Мастера не зли. Сильно он тебя стукнул?

Я кивнул на свою повязку.

— Дырка в башке — вот она.

Даша покачала головой, ее огромные глаза сделались еще больше.

— Ты это брось — его злить! Он, говорят, и так до драки лютый.

По-хорошему, мне бы испугаться. Но что-то внутри только криво усмехнулось.

«Лютый до драки мастер?» Ой, божечки… Меня пару дней назад разорвало на куски взрывом. И после этого бояться какого-то ушлепка?

Кажется, Даша увидела все по моему лицу. Взгляд ее затуманился, что придало лицу задумчивое выражение.

— Странный ты какой-то стал, Сеня. Чудной. Как будто и не ты вовсе, а пришлый какой-то.

Сзади раздался чей-то смешок, похоже, Спицы.

Тут Дашу дернула за рукав надзирательница, и она исчезла, вернувшись в свой строй.

А я замер.

Пришлый.

Как в воду глядела. Почуяла чужака. Значит, моя маскировка не так уж и хороша. Нужно быть осторожнее.

Вернувшись в знакомые желтые стены приюта, мы не успели разуться, как послышался знакомый до-онг. Завтрак.

Толпа снова понеслась в трапезную. Я пошел последним. Мое тело мотало из стороны в сторону от слабости, но я заставил себя идти ровно.

На раздаче мне молча сунули миску с серой жижей и кружку бурды. Я не двинулся.

— Тропарев, ты чего застыл? — рявкнул Ипатыч.

— Мне Спиридоныч сказал — без завтрака, — спокойно ответил я.

Ипатыч удивленно крякнул, но тут же потерял ко мне интерес.

— Ну, без завтрака так без завтрака. Проваливай отсюда.

И вот оно, главное последствие.

Я стоял у стены трапезной, пока сорок рыл чавкали, поглощая горячую баланду. Живот сводило от голода. Тело требовало топлива — пусть даже такого скверного, как местная похлебка.

Жига жадно ел, не смотря в мою сторону. Но я знал, что он чувствует мой взгляд.

И тут замечаю движение.

Ко мне, стараясь не привлекать внимания, боком протиснулся Васян. Тот, что вчера хмуро предупреждал относительно Жиги.

Пацан прошел мимо и «случайно» толкнул меня.

— Не зевай, ворона, — пробурчал он не глядя.

И в тот же миг я почувствовал, как в мою руку уперлось что-то твердое и теплое.

Я сжал кулак. Прикрыв добычу телом, посмотрел на ладонь.

Ломоть черного хлеба.

Я поднял глаза. Васян уже сидел на своем месте и хлебал кашу, будто ничего не произошло. Кивнув в пустоту, я быстро спрятал хлеб за пазуху.

После завтрака нестройной толпой нас выгнали обратно в казарму. И уже там, забившись в уголок, я торопливо, до крошки, сжевал подаренный Васяном хлеб, показавшийся мне самым вкусным блюдом, съеденным за многие годы. Нет, не таким вкусным, как тушенка с перловкой, сброшенная с Ми-восьмого на ту высоту под Калатом, когда мы четыре дня держали оборону от духов — ее вкус и запах я помню до сих пор. А вот фуагра с флёр-де-сель, луковым конфитюром и инжирным вареньем, когда-то презентованное мне в Гай Савой на набережной Конти как лучшее блюдо Франции, казалось пустой травой в сравнении с этим странным, кислым на вкус, клеклым хлебом. На душе сразу потеплело. Жаль только, порция такая же маленькая — прям как фуа-гра в Гай Савой…

После пришлось идти в классную комнату. Едва мы расселись, как в зал пошел батюшка Филарет Фомич — не тот, что служил литургию, а наш, приютский. Гигант с гривой черных волос, густой бородой и красным носом. От него слегка попахивало вином.

Начался урок Закона Божьего.

Батюшка Филарет объяснял что-то про дары, ниспосылаемые небом. Голос у него, вопреки ожиданиям, был тонкий и гнусавый. Говорил он медленно, тягуче, скучно. Под его монотонное бормотание слипались глаза.

Я не слушал, думая о своем. Передо мной были три угрозы. Одна — здесь, в лице Жиги. Вторая — снаружи, в мастерской Глухова. И третья — в Даше, которая почуяла «пришлого».

— Тропарев!

Тонкий голос батюшки вырвал меня из размышлений. Все обернулись.

— О чем я только что говорил, отрок?

Я молча встал. Память зияла пустотой. Мозг был занят не библейскими притчами, а вполне земными проблемами выживания.

— О дарах, батюшка, — ответил я.

— Именно, — елейно улыбнулся он. — И какой главный дар божий для человека?

Тишина. Я посмотрел в его маслянистые, бессмысленные глаза. В них не было ни веры, ни доброты.

— Хлебная нехлопотная должность, батюшка, — вежливо так, смиренно ответил, наблюдая, как наливается багровой краской его лицо.

Глава 4

Глава 4

По классу пронесся смешок. Лицо Филарета залила краска гнева. Он, ясное дело, ожидал услышать «жизнь» или «душа бессмертная», а не вот это вот… Ну зачем я это вякнул? Черт,