Заморыш - Дмитрий Шимохин

Я успел отскочить в сторону и быстро съесть свой пряник, а яблоко припрятать за пазуху, и после чего принялся следить за происходящим.

Взгляд зацепился за чей-то пряник, который отлетел в сторону, и я тут же кинулся туда и выцепил его из общей свалки, пока остальные еще не сообразили, что к чему.

Сжимая в кулаке твердый, как камень, но пахнущий медом барский презент, я отошел в сторону. Васян, как и я, в свалку не полез. Он смог сохранить свой пряник и теперь стоял у стены, намереваясь, очевидно, насладиться им в тишине. И в этот самый момент к нему подскочил щуплый, вертлявый Данилка Хорек, один из шестерок Жиги.

Рывок — быстрый, крысиный. И пряник перекочевал из руки Васяна в лапу Хорька. Тот, не отходя, тут же запихал его в рот целиком, давясь и отчаянно работая челюстями.

— Ты!.. — медведем взревел Васян и попер на Хорька, сжимая кулаки.

Но тот, едва проглотив добычу, уже шмыгнул за спину хозяина. Жига, наблюдавший за сценой с наглой, хозяйской ухмылкой, лениво выставил руку, преграждая Васяну путь. Он ничего не сказал — просто посмотрел. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы остановить разъяренного парня. Васян замер в шаге от обидчика, тяжело дыша, как загнанный бык. Бессильная ярость исказила его веснушчатое лицо.

Недолго думая, я шагнул к нему.

— На.

Васян медленно повернул голову. Глаза его еще метали молнии. Он посмотрел на пряник в моей протянутой руке. Недоумение на его лице сменило гнев.

— Ты чего?

— Ну, ты же мне хлеб давал? Давал. Ну вот: ты — мне, я — тебе, — слегка улыбнувшись, объяснил я. — Все по-честному.

Васька, недоуменно моргая, смотрел то на пряник, то на меня. Мы оба понимали, что моя благодарность вовсе не равноценна его благодеянию: хлеб-то мы едим каждый день, а вот пряники эти дети видят хорошо если раз в год.

— Ладно, спасибо, Сеня! — наконец хрипло выдавил он и осторожно, почти бережно, взял пряник своей огромной пятерней. Несмотря на скупую благодарность, я понял, что он этот момент вряд ли когда-нибудь забудет.

Анна Францевна и Мирон Сергеевич пробыли в девичьем отделении недолго и покидали приют, сопровождаемые воспитателями и воспитательницами. Наконец начальство уехало, провожаемое поклонами, многочисленными благодарностями и деланными улыбками дядек и воспитателя. Пролетка скрылась за воротами, и напряжение, стягивавшее воздух, лопнуло.

Теперь возвратившиеся с улицы служащие приюта не таясь обсуждали итоги визита. У самых дверей, не думая, что их кто-то слышит, переговаривались воспитатель Владимир Феофилактович и дядька Спиридоныч, Сделав вид, что подбираю что-то с пола, я бочком-бочком технично протиснулся к ним, прислушиваясь.

— Уф-ф, отбыли, — с облегчением выдохнул Спиридоныч, вытирая потный лоб.

— Не то слово, — устало отозвался воспитатель, поправляя пенсне. — Только визит этот добром не кончится. Слышали, о чем в кабинете говорили?

— А чего там слышать? — хмыкнул Спиридоныч. — Я по-хранцузски, конешно, не разумею, но давно всем ведомо, что у них одно на уме — экономия. Деньгу велено меньше давать. Было тринадцать копеек в день на душу, а теперь на восемь велят кормить. На восемь, Владимир Феофилактыч! Это ж вода одна будет, а не похлебка.

Воспитатель побледнел.

— На восемь копеек? Ужасно. Я отказываюсь это понимать. Дети и так едва на ногах держатся!

— То ли еще будет, — зло процедил дядька. — Рукоделье девичье — все на продажу, до последней нитки. А с учителями, слыхал? Рассчитываться собрались так, чтобы наших же воспитанников им в услужение по очереди давать. За уроки, значит.

— Ну, это уже ни на что не похоже! Работорговля, а не попечительство! — взорвался воспитатель. — Безобразие! Я отказываюсь в этом участвовать! — И направился на улицу.

— Им там, наверху, виднее, — махнул рукой Спиридоныч. — Сказали сократить — вот и сокращают.

Услышав это, я только головой покачал. Да нас тут и так кормят на отвали — какая еще экономия?

Вдруг взгляд Спиридоныча остановился на моей физиономии.

— Тропарев! А ну пойди сюда!

Сделав лицо попроще, я подошел, делая вид, что просто прогуливаюсь.

— Чего тут уши греешь? — без церемоний спросил дядька, с нехорошим прищуром глядя на меня.

— А я че? Я ниче! — с честными глазами ответил я.

Спиридоныч смерил меня взглядом, в котором ясно читалось «я тебя, сучонок, насквозь вижу».

— Ну, смотрю, тебе делать нечего. А батюшка Филарет тебе епитимью назначил — десять раз «Отче наш» читать. Начинай!

И тут я понял, что попал. В прошлой свей жизни я не был религиозен.

В голове — абсолютная пустота. Вакуум.

— Я жду, — проворчал Спиридоныч, доставая кисет и начиная делать самокрутку. Нужно было что-то делать. Я откашлялся.

— Отче наше… — Голос прозвучал хрипло и чужеродно. — Иже еси…

И тут случилось странное. Как только я произнес эти первые, вымученные слова, что-то щелкнуло. Тело, долбившее эту молитву каждый день годами, взяло свое, и слова сами полились из меня.

— … на небесех! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое…

Я говорил как заведенный. Монотонно, без интонаций. А сам был лишь внешним наблюдателем, слушающим, как тело отбивает заученную программу.

Спиридоныч прикурил и затянулся. Он слушал, и лицо его было мрачным.

— … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем…

— Стой! — рявкнул он.

Я замолчал на полуслове.

— Ты что мне тут скороговорку устроил? — презрительно процедил он. — Давай с чувством молись, а не тарабань!

— Да нормально я молюсь! — возмущенно ответил я.

— Ты мне тут не дерзи! — прорычал Спиридоныч. — Совсем, я гляжу, от рук отбился! На Выборгскую сторону захотел⁈

Память сразу подсказала, что такое «приют на Выборгской стороне», и по спине пробежал холодок… По слухам, это место, где возами расходуют розги.

— Там тебе быстро и гордыню, и бесовщину твою из башки выбьют! — зло прошипел дядька, нависая надо мной. — Там из тебя человека сделают! Шелковый будешь!

И я понял, что нужно изменить тактику. Прямо сейчас, пока реально не схлопотал серьезных неприятностей.

Поднял на него глаза, изобразив самый смиренный вид.

— Я, когда вслух начинаю молиться, все мысли разбегаются. Только слова на языке. А вот когда про себя, каждое