Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

class="p1">— Дверь как портал будет. Только не сразу в мир, а в шлюз или, как в первом круге подвал. А уже следующая в мир. Сколько раз можно втолковывать? — поддельно сердится тётка-красотка и щёлкает меня пальчиком по носу. — Не зря же я всё в Екатеринограде сожгла, когда революционеркой прикидывалась.

* * *

— Ни о чём не думай! — командует мне уже знакомый голос.

— Не думаю, — бурчу я в ответ.

— А кто про себя считает? Так не получится. Не думай. Ни о чём не думай. Ты в пустоте. Вокруг ничего нет. Света нет. Тьмы нет. Ничего нет. Даже мыслей твоих нет. Ни о чём не думай, — всё командует и командует неугомонный голос.

— Легко тебе говорить. А мне всякое в голову лезет. Видения, сны, — оправдываюсь я перед неведомым собеседником.

— Учись, — требует напоследок голос и пропадает.

* * *

— Здесь теперь попробовать? — спрашиваю сам себя и чувствую, что на много лет постарел.

Спина болит, локти и колени ломит, очки на носу, сморщенные и дрожащие руки. Всё тело говорит, что мне лет триста, не меньше.

Бросаю пшеничное зёрнышко на землю, а оно мигом прорастает и на глазах формируется во взрослое растение.

— Снова в будущее, — сокрушаюсь я и смахиваю, то ли видение спелого колоса, то ли само растение, и иду дальше.

— Вот тут точно окно в прошлое, — продолжаю разговаривать сам с собой и подхожу к следующей поляне с прозрачной лужицей.

Здесь земля отличается и цветом травы, и её видом. Даже ил на дне лужи не такой, как в других, точно таких же лужицах на полянках, видимых вокруг, куда хватает глаз.

Снова бросаю зёрнышко, а оно, неожиданно, подпрыгивает на метр вверх и начинает обрастать братьями-зёрнышками, такими же, как само, формируясь в спелый колос. Потом колос молодеет, зеленеет, потом уменьшается, потом становится тонкой травинкой, которая, в конце концов, тоже уменьшается и пропадает, а на земле остается только моё зернышко. Зёрнышко снова подпрыгивает на метр, я ловлю его и кладу обратно в карман.

— Оно, — вздыхаю с облегчением. — Теперь жду пострела. Чуть не опоздал.

Усаживаюсь на берегу лужицы и начинаю ждать, глядя на своё отражение.

Через некоторое время вижу, как на бережок подбегает мелкий сорванец, которым я был много-много лет назад. Глазеет, о чём-то соображает. Думает. Рожицы корчит.

— Мужчина, вы кто? — спрашивает малец и продолжает морщиться.

Я сдерживаю себя, чтобы ничего не сказать и не испортить огольцу его дальнейшую жизнь и работу посредника.

— Дяденька, вы по-русски понимаете? — продолжает спрашивать «я» девяти лет отроду.

Улыбаюсь, не в силах сдержаться, и киваю, мол, совсем не немой и хорошо его понимаю.

— Где тут чудеса, на которые меня поглазеть прислали?

«Вон там, у бережка», — машу я рукой в сторону от лужицы, а потом двумя пальцами показываю ножки идущего человечка, давая понять, куда нужно топать.

— Понятно всё. Спасибо. Я пошёл, а вы тут не утоните. Здесь по щиколотку, — откликается моё далёкое детство.

Мальчишка исчезает, а я остаюсь ждать его возвращения.

— Где ты, жучок-паучок? Твоя очередь помогать, — говорю вновь постаревшему отражению и вспоминаю давнего помощника жучка-жужелицу.

* * *

— Вот-вот. Уже на пляже мой пострел, — шепчу себе. — Только бы сдержаться. Только бы без эмоций.

Слышу лёгкие шаги, вижу отражение пролетевшего жука, слышу давно позабытое «ц-с», и уже точно знаю, что я вернулся к глади пляжа в своем далёком мороке после суда Кармалии, Кристалии, Ливадии и Стихии.

— Сдержись. Только краем глаза. Краешком, — шепчу себе и жду. — Вот он, родимый.

Вижу мальчишку, осторожно заглядывающего в воду, и понимаю, что час пробил. Резко встряхиваю головой, и из правого виска выскакивает искра, горящая белым светом, которую тут же ловко ловлю рукой, как до этого зёрнышко.

— Служи мне верой и правдой с самого начала, — говорю своей искорке, прослезившись от стариковских чувств. — Что не ясно будет – объяснишь. От ошибок лишних убережёшь. Прощай, родная моя.

А мальчишка уже опустился на колени и начал умываться. «Я» маленький ни о чём не догадывается, что сейчас получит в лоб моей искрой, моими знаниями и опытом. Моим светом, который взрастил, пройдя все тяготы, все приключения, все несчастья. И только маленькая искра-помощница сейчас поселится в его садовой головке. У меня, такого крошечного, такого счастливого, такого… Безгрешного.

Размахиваюсь и нежно стукаю создание по ту сторону зеркала времён по голове, вбивая в неё свой подарок, и поднимая с двух сторон глади брызги волшебной воды. Воды-мостика, воды-почтальона между мной и моим детством, которую я еле нашёл в одном очень далёком молодом мире.

— Что же ты делаешь! — обижается на меня отражение детства.

«Всё получилось, — думаю я умиротворенно. — Всё, как было, так и будет. Круг замкнулся. Радуйся мама Кармалия или печалься, но я всё сделал так, как надоумил ухарь-отец, папка-творец. Прощай… всё!»

Заканчиваю со своими стариковскими чувствами, вытираю слёзы и возвращаюсь домой.

* * *

— Получилось! Здоров, чертяка! — набрасывается на меня, как на старого знакомого неведомый парнишка.

— Здравствуй, — приветствую я в ответ. — Куда я попал?

— Туда, куда надо. Теперь можешь думать и говорить. Это, брат, наше убежище. Здесь головастикам и самим можно думать, и младшим помогать. Мы у старого Бога за пазухой. С его, разумеется, разрешения, — несёт несусветную чушь мой новый знакомый.

— По мне так простая пещера. Побольше нашей, конечно, но не похожа она на пазуху Бога, — объясняю я своё мнение о месте, в которое незнамо как угодил.

— Осматривайся. Пока тут никого «бесчеловечного» не шастает. Ха-ха-ха! — смеётся новый знакомый над своей шуткой.

— Как тебя звать? Может, познакомимся сначала? — предлагаю я пареньку на пару лет меня постарше.

— Как и тебя, Головастиком. Только я из грозди Августинии. Сестры твоей Кармалии. И я из