Опасные видения - Коллектив авторов

давай дальше себе жевать длинные полоски мяса, которые она сдирала правой рукой с индейки, висящей у жаркого огня, пока левой рукой отгоняла тощего Мистера Толстопуза, который таращился на нее желтыми глазами, помахивая длинным обглоданным хвостом. В своем грязном платье, таком же полосатом, как бока индейки, Матушка Джо напоминала мятый коричневый пакет, а пальцы ее были как толстые сучья.

Жена Джо поняла все так же быстро, если не быстрее, и с прищуром улыбнулась через плечо, стоя у центральной духовки. Прежде чем она задвинула крышку, Джо заметил, что она печет два длинных, плоских и узких батона и один высокий и круглый каравай. В своем лиловом халате она была тоща как смерть и чума. Не глядя, Жена поймала метровой иссушенной рукой ближайшую бутылку теплого джина, щедро хлебнула и снова улыбнулась. И хоть она не сказала ни слова, Джо понял, что она имела в виду: «Пойдешь играть, зенки заливать, завалить шлюху, вернешься домой, изобьешь меня и сядешь в тюрьму», – и перед глазами промелькнул последний раз, когда он сидел в темной грязной кутузке, а Жена приходила в лунном свете, выделявшем желто-зеленые шишки на ее узком черепе, которые оставил он, шепталась с ним через узкое оконце сзади да передавала полпинты через прутья.

И Джо знал наверняка, что в этот раз будет так же скверно и еще хуже, но все равно поднялся с приглушенным звоном в тяжелых карманах и поплелся к двери, бормоча:

– Побросаю-ка я кости, только вверх по дороге и обратно, – и в шутку помахал своими кривыми узлистыми руками, будто пароходными колесами.

Выйдя, на пару секунд он придержал за собой дверь. А когда наконец закрыл, его накрыло тяжелое уныние. Вот раньше бы Мистер Толстопуз улизнул бы за ним в поисках драк и самок на крышах да заборах, но теперь котяра довольствовался тем, что отсиживался дома, шипел у огня, таскал куски индейки да уворачивался от швабры, то цапаясь с двумя хозяйками, то ластясь к ним. Ничто не последовало за Джо, разве что чавканье Матушки, да ее тяжелое дыхание, да звяканье бутылки джина, вернувшейся на каминную полку, да скрип половиц под его ногами.

Ночь будто окунули вверх тормашками в глубину средь ледяных звезд. Некоторые словно двигались, как раскаленные добела струи звездолетов. А внизу весь городок Айронмайн будто задул или зашторил свет и лег спать, оставив улицы и закоулки на потеху таких же невидимых ветерков да призраков. Но Джо еще не вышел из полусферы затхлого сухого аромата поеденного жучком дома за спиной, чувствовал и слышал, как шуршит и щекочет его щиколотки сухая трава на лужайке, и вдруг подумал, что где-то в глубине души уже за годы спланировал так, чтоб и он, и дом, и Жена, и Матушка, и Мистер Толстопуз сгинули вместе и разом. Чудо, что кухонный огонь давным-давно не спалил эту пороховую бочку.

Нахохлившись, Джо вышел, но не по дороге, как обещался, а по проселку, ведущему за кладбище Сайпресс-Холлоу, в Ночной город.

Ветерки были ласковыми, но сегодня – необычайно неприкаянными и переменчивыми, словно с лепреконьей натурой. Они шуршали в тощих деревьях, будто ласкали их бороды из испанского мха за покосившейся, будто перебрав лишку, белой кладбищенской оградой Сайпресс-Холлоу, тусклой в свете звезд. Джо чуял, что призраки так же неприкаянны, как и ветерки, не знают, кого и где преследовать, не взять ли выходной на ночь, заунывно блуждая вместе блудливой ватагой. А среди деревьев слабо и непредсказуемо помигивали красно-зеленые вампирские огни, точно больные светлячки или чумной космический флот. Тяжелое уныние так и прицепилось к Джо и росло, и его потянуло свернуться калачиком в первой подвернувшейся под руку гробнице или под каким-нибудь покосившимся надгробьем, спастись от общей с Женой и троими остальными участи. Он подумал: побросаю-ка я кости, побросаю да отправлюсь спать. Но пока выбирал, уже миновал провисшие ворота, всю призрачную ограду и Район лачуг.

Поначалу Ночной город казался таким же мертвым, как весь Айронмайн, но потом Джо заметил слабое свечение, такое же болезненное, как вампирские огни, но лихорадочней, а с ним – бодрую музыку, тихую, как джаз для муравьиного джиттербага. Он шел по пружинящему тротуару, с тоской вспоминая деньки, когда пружинистость была только в его поступи, а сам он всегда был готов ворваться в драку, как рысь или марсианский пустынный паук. Боже, сколько воды утекло с тех пор, как он дрался по-настоящему или чувствовал силу. Понемногу карликовая музыка стала разгульней, будто рэгтайм для гризли, и громкой, как полька для слонов, а свечение превратилось в пылание газовых ламп, шандалов, трупно-синих ртутных трубок и дерганого розового неона, что все вместе насмехались над звездами, где странствуют космические корабли. В следующий миг он стоял перед трехэтажным фальшфасадом, переливающимся, аки дьявольская радуга, да вдобавок с бледно-голубой глазурью из огней святого Эльма. Посреди были врезаны широкие барные двери, над ними и снизу проливался свет. Золотой друммондов свет снова и снова корябал над проемом с размашистыми завитушками и прикрасами слово «Погост», а адски-красный – все повторял: «Азартные игры».

Так, значит, то новое местечко, о котором было столько разговоров, наконец-таки открылось! И впервые за эту ночь Джо Слэттермилл почувствовал, как в нем зашебуршилась настоящая жизнь, почувствовал слабую ласку возбуждения.

«Побросаю-ка я кости», – подумал он.

Отряхнул с беспечным размахом свою сине-зеленую спецовку, похлопал по карманам, чтоб услышать звон. Потом расправил плечи, раздвинул губы в ехидной ухмылке и ввалился, толкнув двери вытянутой рукой так, словно стальной решимостью останавливал на месте врага.

Внутри показалось, будто «Погост» занимал весь городок, а барная стойка уходила далеко, как железная дорога. Круглые лужи света на зеленых столах для покера чередовались со сладострастными извивами возбуждающего сумрака, где девицы-разносчицы выпивки и фишек плыли, что твои белоногие ведьмы. У далекой джазовой сцены танцовщицы показывали в танце живота свои извивы. Игроки густо торчали кругом столов, как грибы, все лысые от переживаний, как лягут карта, кости или белоснежный шарик, а местные ночные женщины тут цвели, что твои поля молочая.

Призывы крупье и шлепки сданных карт звучали таким же тихим, но роковым стаккато, как шорох и ритм джазовых барабанов. Здесь все теснящиеся атомы нетерпеливо подпрыгивали. Даже пылинки отплясывали джигу в конусах света.

Возбуждение Джо росло, и он ощутил в себе, словно ветерок, предвещающий бурю, слабое дуновение уверенности, которое непременно разрастется в торнадо. Все мысли о доме, Жене и Матушке вылетели из головы, а Мистер Толстопуз остался в ней лишь в виде бешеного