Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Настало долгое молчание. У огня Ота заметил чашу вина. Большая чаша, а вина на донышке.

– А как ты воспринял эту новость?

Маати пожал плечами. Выглядел он нехорошо, нездорово. Лицо посерело, под глазами мешки – то ли от недосыпа, то ли от пересыпания. Приглядевшись, Ота обнаружил, что голова у Маати чуть подрагивает в такт сердцебиению. Он был пьян.

– Что случилось, Маати?

– Ты должен был прийти сюда, – ответил молодой поэт. – Не надо спать на пристани или в доме утех. Тебе здесь всегда рады.

– Спасибо, но, боюсь, людям покажется странным…

– Людям! – буркнул Маати и притих.

Ота встал, нашел котелок с вином, что грелся на жаровенке, сгреб на сторону бумаги, лежавшие слишком близко к углям, и налил себе. Маати сонно следил за его действиями.

– Я бы сам тебе налил.

– Какая разница? Я справился. Как ты себя чувствуешь, Маати? Выглядишь… будто тебя что-то гнетет.

– Я так же подумал о тебе. С тех пор как ты вернулся от дая-кво, между нами… все как-то сложно. Тебе не кажется?

– Наверное, – ответил Ота и пригубил вина.

Оно было горячим – пришлось дуть на него, прежде чем пить, – но не перегретым, так что спирт не успел выпариться. Питье приятно согревало горло.

– Я сам виноват. Кое-чего старался не замечать. Орай говорит, море меняет человека, меняет самую его суть.

– Может, дело и не в том, – тихо произнес Маати.

– А в чем?

Маати склонился вперед, опершись локтями о колени, и, глядя в огонь, заговорил. Его голос был жестким как камень.

– Я обещал никому об этом не рассказывать, но сейчас нарушу обещание. Ота-кво, я совершил нечто ужасное. Я не собирался этого делать, и если бы я мог все отменить, клянусь богами, отменил бы сей же миг. Пока ты был в отъезде, мы с Лиат… Нам больше не с кем было поговорить. Только мы знали всю правду. И мы часто бывали вместе…

«Тебе нельзя ехать, – говорила Лиат, когда он собирался к даю-кво. – Кто-то должен меня поддержать».

Вспомнил Ота и то, что сказал Бессемянный в день его приезда: «Хешай любил и потерял и с тех пор терзается виной. С Маати будет то же самое».

Ота со скрипом откинулся в кресле. Как вода из опрокинутого ведра, на него хлынуло прозрение. Он понял, в чем дело, что произошло без него.

Ота медленно отставил пиалу. Маати сидел молча, чуть заметно покачивая головой. Его лицо покраснело, и, хотя он ни разу не всхлипнул, не вздохнул, на кончике носа повисла единственная слеза. Можно было бы посмеяться, если бы это был не Маати.

– Она замечательная, – ответил Ота, подбирая слова. – Правда, иногда ей трудно доверять, но все-таки славная.

Маати кивнул.

– Я, пожалуй, пойду, – тихо сказал Ота.

– Прости меня, – прошептал Маати огню. – Ота-кво, я так виноват перед тобой.

– Ты поступил так, как поступали тысячу раз до тебя тысячи людей.

– Да, но не с тобой. Я предал тебя! Ты ведь ее любишь.

– Но не доверяю.

– И мне теперь тоже.

– И тебе, – согласился Ота и, запахнув поплотнее одежду, вышел из дома в темноту.

Закрыл за собой дверь и врезал по ней кулаком так, что ссадил палец.

В груди пекло, и злился он не на шутку, но, что удивительно, ему стало легче. Он побрел к пруду, жалея, что посыльный Орай направлялся не в Сарайкет, а в Мати. Однако мир не прислушивался к его желаниям. Лиат и Маати стали любовниками, и это ломало юного поэта так же, как когда-то другая беда сломила его учителя. Амат Кяан со дня на день должна выступить в суде. Все, что предсказывал Бессемянный, сбывалось. И теперь он, Ота, стоял на холоде у моста и ждал, бросая камни в темную воду, слушая, как они падают, тонут и пропадают. Он знал, что андат придет, стоит лишь подождать.

Не прошло и пол-ладони.

– Значит, он признался-таки, – произнес Бессемянный.

Бледное лицо висело в ночном воздухе с горькой усмешкой на совершенных, чувственных губах.

– Ты знал?

– Боги! Весь свет знал. Они таились не больше, чем лоси во время гона. Я лишь надеялся, что ты узнаешь не раньше, чем окажешь мне услугу. Жаль… Правда жаль. Хотя я вроде неплохо держусь для неудачника, а?

Ота глубоко вдохнул и медленно выдохнул. В воздухе еле заметно мелькнул белый пар. Андат рядом с ним не дышал. В конце концов, он только выглядел человеком.

– Я потерпел неудачу, – произнес Бессемянный неожиданно осторожным, испытующим тоном. – Так ведь? Я могу растрезвонить твои тайны, но не толкну тебя на убийство. И как теперь рассчитывать, что ты прикончишь человека ради спасения неверной девицы и дорогого друга, забравшегося к ней в постель?

Ота вспомнил злое, искаженное отвращением к себе лицо Маати, и что-то в нем шевельнулось. Как полжизни назад, в детстве, возле неперекопанной гряди. Это не сняло ни гнева, ни боли, скорее усилило их.

– Один человек сказал мне, что можно или любить и не доверять, или спать и не доверять, но не все три вещи одновременно.

– Не слышал такого, – произнес андат. – Видишь ли, мои познания в любви довольно ограниченны.

– Рассказывай.

В лунном свете бледные руки сложились в просьбу о пояснении.

– Ты говорил, что знаешь, где он бывает. За сколько времени напивается до бесчувствия. Рассказывай.

– И ты выполнишь мою просьбу?

– Увидишь, – ответил Ота.

Наутро после своего прихода в дом утех – с тех пор миновало уже два дня – Лиат проснулась и услышала посапывание наставницы. Сквозь ставни проникал тонкий луч дневного света – здесь ложились и вставали поздно. Простыни хранили еле уловимый запах Итани. Лиат встала, кривясь от боли, и кое-как оделась, почти жалея о вчерашней выпрошенной близости. Амат проснулась и отвела ее вниз. Заведение было устроено без затей: несколько спален с койками у стен, где женщины лежали, как свитки в футлярах, пологи из дешевого полотна вместо сетчатых, кухни в задней части дома, просторная баня, где днем стирали и мылись, а вечером принимали гостей, предварительно сменив воду и добавив душистые масла. В гостевую часть дома Лиат ходить запрещалось. Пока Вилсину не предъявлено обвинение, Амат не разрешила ей покидать дом утех, равно как и показываться гостям. Ставки были слишком высоки, а Вилсин-тя уже один раз опустился до нападения.

С тех пор Лиат спала, ела, мылась, сидела за столом Амат, слушая уличных музыкантов, и все это время Итани с Маати не давали о себе