Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Моя кабала была довольно суровой, так что…

– Ой, не будь дурочкой! – перебила Амат. – Ты ведь заключала договор с Ови Ниитом? А между моими условиями и его – большая разница.

Митат улыбнулась – немного печально, как показалось Амат, – и жестом дала согласие. В караульном помещении Амат заплатила за охрану, подписала и заверила документы, взяла копию для отчетности. На следующий лунный цикл она и ее подопечные получили все привилегии честных обитателей Веселого квартала. Она отправилась обратно со своими пятью попутчиками, но все такая же одинокая.

У лотка старого лавочника ее пленил запах чесночных колбасок. Как же хотелось остановиться, отослать прочь охрану и устроиться где-нибудь вместе с Митат, поболтать по душам, как подруги! Амат выяснила бы, за какую цену та согласилась бы остаться, и заплатила бы не торгуясь. Но стражники не давали им ни сбавить шаг, ни поговорить наедине. Да и Митат не согласилась бы. Амат сама понимала, как это неразумно: Марчат Вилсин наверняка сейчас бьется в отчаянии, а его, как оказалось, нельзя недооценивать. Опасно было даже выходить из заведения. И все же хоть сколько-нибудь простая жизнь звала, манила, соблазняла…

Амат шаг за шагом двигалась вперед. Придет время и для покоя, говорила она себе. Потом, когда раскроется гальтский заговор и расследование переложат на кого-то другого. Когда смерть ребенка будет отомщена, ее город избавится от угрозы, а душа – от мук совести. Когда Амат снова станет собой, если от прошлой ее еще что-то осталось, – или создаст себя заново.

У парадного входа в заведение дожидался гонец – совсем молоденький, не старше Лиат, но в одежде цветов правящего Дома. Послание от хая Сарайкета, поняла Амат. У нее замерло сердце.

– Ты ищешь Амат Кяан? – спросила она.

Юноша с близко посаженными глазами и тонким носом принял уважительно-утвердительную позу. Позу придворного.

– Ты ее разыскал.

Гонец вынул из рукава письмо с хайской печатью. Амат вскрыла его тут же, на улице. Почерк был прекрасным, как и во всех посланиях из дворца, и так изобиловал вензелями, что буквы узнавались с трудом. Впрочем, Амат уже приноровилась его разбирать. Она вздохнула и приняла позу благодарности.

– Я все поняла, – сказала она. – Ответа от меня не будет.

– Что случилось? – спросила Митат, войдя вместе с остальными. – Дурные вести?

– Нет, – пояснила Амат. – Обычная проволочка. Хай отложил слушание на четыре дня. Другая сторона желает подготовить ответ.

– Вилсин?

– Полагаю, да. На самом деле это и нам на руку. Теперь у нас больше времени на подготовку.

Амат остановилась посреди передней комнаты, похлопала сложенным письмом по краю игрального стола. В глубине гостевой половины, где клиенты выбирали себе женщин, раздался девичий смех. Странный звук, подумала Амат. Ей сейчас всякое проявление радости казалось странным. Будь она Марчатом Вилсином, можно было бы сыграть в последнюю игру: бросить дротик в небо и понадеяться на чудо.

– Приведи ко мне Ториша-тя, – сказала она. – Я хочу еще раз обсудить нашу безопасность. Кстати, друг Лиат, Итани, не объявлялся?

– Пока нет, – ответил стражник у главных ворот. – А второй был. Уже ушел.

– Если кто-нибудь из них придет, отсылайте ко мне.

Она прошла в заднюю половину, Митат – за ней.

– Скорее всего, эта задержка – формальность, но, если Марчат хочет ею воспользоваться, я должна быть готова.

Они пришли в общий зал, заполненный нарядными женщинами и мальчиками, которые следили за игрой и наливали гостям вино, а еще запахом свежего хлеба и жареной баранины, а еще людским гомоном. Митат встала у двери, скрестив руки. Амат приняла позу недоумения.

– Кому-то придется сообщить Мадж, – пояснила помощница.

Амат закрыла глаза. Конечно! Сообщить Мадж. Как будто мало других забот. Ну и ладно. Если перепалки не избежать, пусть она будет на ниппуанском. Амат дважды глубоко вздохнула и посмотрела на Митат. У той на лице появилась виноватая улыбка.

– А ведь я могла бы стать танцовщицей, – сказала Амат. – В детстве подавала большие надежды. Живи я сейчас танцами, не пришлось бы барахтаться в этом дерьме.

– Если хотите, я ей скажу, – предложила Митат.

Амат только улыбнулась и пошла к двери комнатушки Мадж, крепясь перед неизбежной грозой.

Ота Мати, шестой сын хая Мати, сидел на краю пристани и смотрел на море. В сумерках лишь половинка луны освещала его, приплясывая на верхушках волн. Набережная заканчивала дневные труды, начиналась ночь – пора развлечений. Ота не обращал внимания на суету, ел кусочки острой курятины с имбирем из бумажного кулька и не думал ни о чем.

Две медные полоски. Годы работы, годы попыток прижиться в этом городе, и вот с чем он остался: с двумя кусками меди. Хватит на пиалу вина, если не привередничать. Все остальное пропало: растрачено, выброшено, пущено по ветру.

Зато ему это не в новинку.

Внизу, под сваями, начинался прилив. До зари вода отступит.

Время пришло.

Ота прошел вдоль берега, бросил бумагу, пропитавшуюся куриным жиром и пряностями, в печь огнедержца; вспышка осветила на миг лица прохожих, гревшихся у огня. Склады стояли запертые и темные, широкая Нантань обезлюдела. У дверей чайной жалостливо пела нищенка над коробкой для денег, в которой лежало втрое больше того, что осталось у Оты. Он бросил ей полоску меди – на удачу.

В Веселом квартале начиналась самая обычная ночь. Все как всегда: флейты и барабаны, ароматы благовоний и каких-то иных дымов, меланхоличные взгляды продажных женщин с низких балконов и из оконных проемов. Только Ота как будто пришел сюда впервые, из другого края. «Еще не поздно повернуть назад», – говорил себе он. Даже сейчас можно отказаться и уйти, как он ушел из школы давным-давно. Уйти и назвать это силой воли или нравственной чистотой. Или безмятежностью камня. Всегда найдутся слова для оправдания, но сути они не изменят.

Проулок был там, где показал Бессемянный, – почти незаметный в тенях окружавших домов. Ота ненадолго задержался у поворота. Где-то в глубине горел фонарь, ничего, кроме себя, не освещая. Мимо проковылял борец с разбитой в кровь головой. Два ткача на другой стороне улицы засмеялись, показывая на него пальцами. Ота шагнул в темноту.

Под ногами хлюпали нечистоты, словно он шел по илистому мелководью. Фонарь с каждым шагом делался ярче, хотя дойти до него не пришлось: дверь, описанная андатом, обнаружилась раньше. Ота надавил на нее рукой. Доски были крепкими, замок – чугунным. Сквозь ставни пробивался свет. «Значит, внутри горит огонь, – подумал Ота. – Значит, поэт там,