Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– Нет, – ответил он. – Верю.

Отвлечь стражника оказалось нетрудно – надо было только отослать его наверх, якобы для разговора с Амат. Да и охрана предназначалась для защиты от внешних вторжений, а не для предотвращения побегов. За четыре-пять вздохов Ота вывел Мадж наружу. Еще дюжина – и они исчезли, скрылись в лабиринте улочек и подворотен Веселого квартала.

Мадж держалась как можно ближе к Оте. Когда они проходили под уличными фонарями или факелами, он мельком поглядывал на нее, ошалевшую от свободы и жаркого гнева.

Нужный им переулок был пуст. Ота толкнул дверь. Не заперта.

Маати шагнул за порог. Ноги у него гудели, голова – еще сильнее. В доме было тихо, темно и холодно. Лишь единственный огонек ночной свечи стоял, как часовой, внутри стеклянного колпака. Свеча прогорела больше чем наполовину, а значит, ночь больше чем наполовину изжита. Маати рухнул на диван с вышитым покрывалом и с головой укрылся тяжелой тканью. Он обошел все чайные, расспросил всех знакомых, но Ота-кво точно канул в туманы порта, превратился в воспоминание. Каждый шаг стал для Маати долгим странствием, каждая пядь лунной дуги вмещала целую жизнь. Свернувшись под покрывалом, Маати думал, что быстро заснет, но желтый свет отвлекал его, будил, едва он прощался с прошедшим днем. Маати завозился, и платье сбилось комом под ребрами. Казалось, прошло полночи, прежде чем он сдался и сел. Импровизированное одеяло свалилось на пол. Однако от ночной свечи еще осталось не меньше трех четвертей.

– Не спится – выпей вина, – раздался из тени на лестнице знакомый голос. – В продолжение традиции. Сколько ночей наш благородный поэт провел рядом с лужей собственной блевоты, воняющей перебродившим виноградом…

– Умолкни, – вяло отозвался Маати.

В нем не осталось сил, чтобы отбиваться от навязчивого внимания андата.

Мало-помалу из темноты показались совершенные руки и лицо. Одет андат был в платье, белое, как его кожа. Траурное одеяние. Бессемянный, как обычно, уселся на второй ступеньке, вытянул ноги и с улыбкой посмотрел на Маати – всегда ироничный, лукавый, лживый и печальный. Впрочем, что-то в нем чувствовалось необычное, какая-то скрытая сила, которую Маати не мог постичь.

– Я лишь хотел сказать, что тяжелую ночь можно сократить, если хочешь. И если не боишься последствий.

– Оставь меня в покое, – буркнул Маати. – Не хочу с тобой разговаривать.

– А если я скажу, что заходил твой дружок из порта?

У Маати перехватило дух, а сердце будто зажило собственной жизнью. Он принял позу вопроса.

– Обманул! – со смехом произнес Бессемянный. – Я просто проверял твои условия. Либо ты не хотел разговаривать совсем, либо были какие-то оговорки. Все чисто теоретически.

Маати покраснел от стыда и злости, схватил первое, что попалось под руку, и швырнул в Бессемянного. Оказалось, вышитой бисером подушкой. Она легко отскочила от коленей андата. Бессемянный принял позу раскаяния и вернул подушку на место.

– Я не хотел тебя обидеть, мой мальчик. Просто у тебя такой вид, словно кто-то украл твоего щенка, вот я и решил развеселить. Теперь вижу, что зря. Прости.

– А где Хешай?

Андат замолчал, глядя в сторону, словно мог видеть сквозь стены и деревья и найти поэта, где бы он ни был. Его губы чуть изогнулись в улыбке.

– Далеко. В своем пыточном ящике. Как всегда, я полагаю.

– Здесь его нет.

– Нет, – бесхитростно отозвался андат.

– Мне нужно с ним поговорить.

Бессемянный уселся рядом с Маати на кровать и начал отстраненно его разглядывать. Траурное платье андата было не новым, хотя его очень давно не надевали. Покрой был простым, а ткань – грубой, не смягченной многочисленными стирками. Судя по тому, как висело, платье предназначалось кому-то покрупнее андата. Хешаю оно было бы как раз впору. Бессемянный, должно быть, проследил за взглядом Маати; он осмотрел себя и будто впервые заметил, что на нем надето.

– Он заказал его по случаю смерти матери, – пояснил андат. – Когда еще учился у дая-кво. Новость до него дошла уже после похорон. А выбрасывать не стал, чтобы не пришлось покупать новое, когда кто-нибудь еще умрет.

– Ты-то с какой стати его надел?

Бессемянный пожал плечами и развел руками, обозначая все и ничего разом:

– Из уважения к мертвым. Зачем же еще?

– Все бы тебе издеваться, – сказал Маати. От усталости у него еле язык ворочался, но спать хотелось не сильнее, чем по возвращении. Его словно лихорадило. – Ничего святого.

– Неправда, – возразил андат. – Пусть для меня это игра, но я отношусь к ней серьезно.

– О боги! Неужели Хешай-кво тебя специально так создал, чтобы ты постоянно нес околесицу? С тобой говорить что с дымом.

– Я могу отвечать прямо, если тебе так хочется. Спрашивай, о чем пожелаешь.

– Мне не о чем тебя спрашивать, а тебе нечему меня учить, – Маати встал. – Я иду спать. Все равно завтра хуже стать не может.

– Возможность – штука пространная, мальчик мой. «Хуже стать не может» – слова зашоренного ума, – произнес Бессемянный за спиной, но Маати не обернулся.

В комнате юноши было холоднее, чем в гостиной. Он зажег огонь в жаровне, забрался под шерстяные одеяла, скинул туфли и попытался заснуть. В мозгу мелькали картины и ощущения минувшего дня: отчаяние Лиат и тепло ее прикосновений, последние слова Оты-кво и рвущаяся из них боль. Только бы разыскать его, поговорить еще раз…

В полудреме Маати начал вспоминать места, где побывал ночью, – вдруг что-то пропустил. Представляя себе ночные улочки Сарайкета, он понял, что движется по ним уже во сне: за переулком – переулок, за площадью – площадь, – пока не оказался в местах, какие существовали только в его разочарованном, отчаявшемся воображении. И все это время он понимал, что видит сон, но не спит.

Маати отпихнул одеяла, задыхаясь от невидимого гнета. Маленькая жаровня не грела, и вскоре холод привел его в сознание. Он лежал в темноте и плакал. Когда и это не принесло облегчения, он встал, переоделся в свежее и спустился в гостиную.

Андат разжег в очаге пламя. Над огнем висел медный котелок с вином, наполняя комнату густым ароматом. На коленях у Бессемянного лежала книга в коричневом переплете – книга, где говорилось о его собственном создании и ошибках создателя. Маати подошел к огню и стал греть ноги. Андат не оглянулся. Когда он заговорил, голос звучал устало:

– Спирт выветрился. Можно пить сколько влезет и не опьянеть.

– А в чем тогда смысл?

– В приятности. Хотя вкус будет крепковат. Я думал, ты спустишься раньше. Если долго кипятить, загустеет.

Маати повернулся к андату спиной, взял старый