Полюс Доброты - Мила Бачурова

все равно не шли. Кирилла, как бросили на пол — кровать из дома убрали, здесь не осталось ничего, кроме голых стен, — так и валялся мешком, глядя в никуда. Джек поначалу дергался, потом тоже затих.

Кирилл будто выпал из реальности. Он ни о чем не думал, ничего не осознавал и не пытался осознать — ни то, что случилось на площади, ни сколько времени прошло. Через несколько минут, а может, часов, хлопнула дверь. Пленникам принесли еду и питье.

Ангелина молча налила похлебку в единственную миску. Кивнула охраннику — тот подошел к Кириллу и развязал ему руки. Ложку Ангелина не принесла — видимо, предполагалось, что похлебку выпьют через край.

— У тебя пять минут.

Кирилл не шелохнулся. Потом дернулся к миске — подумал, что, если она глиняная, то можно разбить и воткнуть осколок себе в горло. Пока Ангелина и охранник сообразят, что происходит, успеет. Но миска оказалась алюминиевой, из времен до того как все случилось. Кирилл снова равнодушно повалился на пол.

Какая, в общем-то, разница, от чего подыхать? От осколка в горле или от голода? Во втором случае пройдет больше времени, вот и всё.

— Жри, бункерный, — вдруг сказал Джек.

Это были первые слова, которые выговорил — с тех пор, как они оказались здесь.

— Спасибо, не хочу.

— В жопу засунь свое спасибо! Жри, кому сказал!

Кирилл отреагировал не столько на слова, сколько на тон — в голосе Джека звучала откровенная ненависть. Ну, еще бы.

Все с тем же равнодушием Кирилл подумал, что препираться сейчас, в присутствии врагов, не стоит. Молча взял миску за края и, почти не отрываясь, выпил содержимое. Механически, не чувствуя вкуса, сжевал протянутый Ангелиной ломоть хлеба. Запил «обед» водой из кружки.

После этого ему снова связали руки. Развязали Джека и по той же схеме накормили его. Кирилл был уверен, что молчать Джек не станет, но тот не проронил во время «обеда» ни слова. Только, пока ел, разглядывал Ангелину — нагло, будто ощупывая взглядом. А та смотрела, казалось, сквозь него — все с той же кроткой улыбкой, словно и не замечая, что на нее таращатся.

— Завтра вы продолжите служение Матери Доброты, — подождав, пока охранник заберет у Джека кружку и свяжет ему руки, певуче объявила Ангелина.

Джек издевательски-сочувственно пощелкал языком:

— Ай-яй-яй! Бедная мамаша. Заждалась, поди? Голодной куме все х@й на уме — а от ваших мужиков стояка не дождешься?

Охранник побелел от гнева, дернулся в сторону Джека. Ангелина предостерегающе подняла руку.

— Что, болезный, — расплылся в ухмылке Джек, — правда глазоньки колет?

— Я... — мужик со злости подавился словами. — тебя... да ты...

Джек, ухмыляясь, ждал. Не дождавшись внятного ответа, наставительно заметил:

— Рыпаться, родной, уметь надо. Разинул хлебало — так не жди, пока ворона влетит! Бить собрался — так бей, а не бабу слушай... Хотя ты, небось, залупу свою в штанах, и то сам отыскать не можешь. Радуйся, что хоть тетка с мозгами, а то на могилке давно портрет бы потускнел.

Охранник яростно сопел. Ангелина тронула его за рукав:

— Не слушай его, Георгий! Ненависть затуманила его разум. — В словах женщины зазвучала неподдельная грусть. — Он, словно малое дитя, не сознает, что творит. Их миру, где царствуют ложь и похоть, неведома истинная Доброта.

— Еще как ведома. — Джек смотрел на Ангелину по-прежнему нагло, подчеркнуто откровенно ощупывал глазами ее грудь и бедра. — Приходи одна, покажу! Хотя, можно и при этом убогом, — он кивнул на Георгия, — глядишь, разберется, что с бабой делать. Чтобы доброты от живого мужика ждала, а не от куклы крашеной.

Охранник снова дернулся в сторону Джека. Ангелина потянула его за рукав:

— Идем.

— Давай-давай, — напутствовал Джек, — за подружками сбегай! Им тоже поглядеть полезно будет. Заходи — не бойся, уходи — не плачь!

Последние слова он произнес в уже захлопнувшуюся дверь. Сплюнул вслед ушедшим и повернулся к Кириллу.

— Бункерный, ты чего удумал?

Кирилл равнодушно отметил, что выражение лица у Джека поменялось мгновенно, будто кадр в кино. Похабная ухмылка сошла, адапт смотрел напряженно и зло.

Кирилл не сразу понял, о чем он спрашивает. Со второго раза отозвался:

— Ничего.

Потом будто отключился на какое-то время — не заметил, как Джек оказался рядом, воспринял это очередной сменой кадра. Хотя доползти до Кирилла со связанными ногами и руками было, наверное, непросто.

— Пургу мести Шаману будешь. — Джек говорил тихо, шелестящим адаптским шепотом. — Подохнуть с голоду решил?

— Нет. Просто не хочу есть.

— И не захочешь. Ни завтра, ни потом.

Кирилл промолчал.

— Надо жить, бункерный.

— Зачем?

— За стенкой, блин! — Джек длинно выругался.

— Я убил Олеську, — глядя в пустоту, напомнил Кирилл. — Своего друга. И единственную женщину, которую ты любил.

— Если бы я мог, — с ненавистью глядя на него, пообещал Джек, — по морде бы тебе врезал.

— Лучше бы насмерть забил. Я бы не возражал.

Джек все-таки извернулся — пнул Кирилла коленом.

— Я понимаю, что ты меня ненавидишь, — глухо выговорил Кирилл. — Я сам себя ненавижу.

— Ну и дурак. — Джек сплюнул. — Шамана ненавидеть надо! Это он Олеську убил. И тебя загубить хочет. А ты сливаешься.

В Кирилле наконец шевельнулось что-то вроде интереса:

— О чем ты?

— Вот как был ты дебилом, так и остался, — пожаловался в пространство Джек, — хоть и умный. — И зачастил: — Это не ты убил Олеську, неужели не догоняешь? Ее убил Шаман! И похрен, что твоей рукой. Этот козел узнал тебя лучше, чем сам себя знаешь. Он не просто так заставил именно тебя ее убить. Понял, что сам себя загрызешь хуже, чем он будет издеваться! Шаман этого и добивается — чтобы ты сам убился. И тогда получится, что он победил, понимаешь? И Олеська погибла зря.

Кирилл вздрогнул.

— Она бы тебя не простила, — глядя на Кирилла, твердо закончил Джек. — Не за то, что зарезал. За то, что слился.

Кирилл опустил голову. Глупо пробормотал:

— Я думал... ты...

— А ты не думай, облысеешь.

Никогда прежде Кирилл не видел, чтобы Джек смотрел так жестко.

— Надо жить, — повторил он. — Ничего еще не закончилось! Не смей подыхать, понял? У тебя дома сын,