Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

— Я так волновалась! Хотела спросить, а сюда никого не пускают.

Это Светлана запах булочек принесла. Надеюсь, что не только запах.

— Танечка тоже вся испереживалась…

Она мне точно голову оторвёт.

— Даже плакала, — это было сказано с укоризной. И становится стыдно. Я не хочу, чтобы Татьяна плакала. И чтобы переживала. Я хочу, чтоб она была счастлива.

И чтоб жила нормально.

Чтоб хорошо жила, как она этого достойна.

Чтоб Тимоха выздоровел. И Мишка тоже нашёл своё место в мире. Чтоб Громовым вернули их земли. Чтоб клятый Алхимик свернул себе шею, избавив меня от необходимости за ним гоняться. Чтоб в мире наступил мир и покой…

Многого хочу.

Понимаю.

Но булочек с молоком сильнее прочего.

— Ей только и сказали, что вы живы, что пострадали при взрыве, но пока… это ужасно… отвратительно! Взять и вот так напасть на госпиталь!

Я прям вижу, как она головой качает.

И снова удивляюсь. Неужели в этой голове одно с другим не стыкуется?

— Никогда не понимала анархистов с их стремлением всё разрушить…

Значит, на анархистов покушение повесили?

— Насилие — это ведь не способ! А теперь вот так…

Голос печален. И запах становится слабее. И меня тянет открыть глаза.

— Что случилось? — Метелька знает, какой вопрос задать.

— Всё… плохо… я… я с Танечкой тогда в школе была. То есть, это пока не школа, мы просто дом готовим… и тут… записку прислали, чтоб не возвращалась. К Эльжбете. Что там полиция и обыски. Я хотела пойти.

Ну да, её ж именно поэтому и просили не возвращаться, чтоб пришла.

— У меня там вещи кое-какие. Не то, чтобы важные, но ведь Симеон! И остальные… и Эльжбета… сказала Танечке, а ваш Еремей сказал, что сам сходит. Что если полиция, то не стоит соваться. Могут подумать, что я с ними и тогда школу закроют и меня арестуют. Я ничего плохого не сделала, но арестуют всё равно. И тогда точно не позволят учительницей быть.

Молодец, Еремей.

— Он велел нам оставаться с Михаилом. А тот сказал, что тоже записку получил.

Интересно, какую.

— И?

Пахло не только сдобой, но и цветами. Мягкий весенний аромат. И солнышко пригревает. Слева. Щекой чувствую и рукой ещё. А правая под одеялом. Я уже потрогал и одеяло, и простынь.

— Там такой ужас! Вы газет не читали?

— Кто нам даст. Нас как сюда сунули, так и всё. Никто ничегошеньки не рассказывал, — соврал Метелька.

— Вот и мне… никто и ничего толком, — вздохнула Светлана.

Интересно, я давно лежу? Судя по всему, прилично. Пару дней так точно. Но и к лучшему. Я ж помню этот треклятый свет. И опалило меня им не образно, а вполне так конкретненько.

Я пошевелил пальцами той руки, которая под одеялом. Пальцы пошевелились, что уже хорошо. И что боли нет, тоже хорошо.

Очень.

— Так чего было-то?

Вообще интересно, почему тут Светочка, а не Татьяна.

— Ох… дом взорвался!

О как.

Я осторожно приоткрыл один глаз. Ресницы слиплись, как это бывает, да и свет в первые мгновенья показался на диво неприятным, резким. И по-за этого света не видать ничего, всё представляется одним сплошным белесым пятном.

Глаз я закрыл.

И снова открыть попытался.

— В газетах пишут, что мы делали динамит. И что когда полиция пришла, то решили подорвать себя…

В этом крепко сомневаюсь, потому что такие, как Светлый, скорее подорвут других, чем себя.

— Но это неправда! Мы выступали за мирное решение проблем! Мы подписи собирали. Петиции. Помогали советами. И адвокатов оплачивали, когда случалась тяжба. Составляли жалобы, раздавали вещи вот, продукты нуждающимся…

Верю.

Охотно верю, что это и делали. Точнее, что и это тоже. Но не только. А ещё верю, что о другом, происходившем в подвале, Светочка ни сном, ни духом.

Интересно, там и вправду динамит рванул? Или чего покрепче? И выходит, что прав был Алексей Михайлович? Дом засветили, а стало быть, тоже ловушку устроили для тех, кто придёт.

Я бы вот устроил.

В том же подвале, чтоб не сразу наткнулись, чтоб народу собралось побольше.

— … а вот взрывы… это неправильно! — сказала Светлана с убеждённостью. — Столько людей погибло! И жандармы, и городовые…

И те, в кожанках, вроде славного парня Яшки.

Матери его надо будет письмо написать. Обещал ведь. А слово, данное мертвецу, надо держать. Слово в принципе держать надо, даже если не хочется.

— … и теперь Союз рабочих распустили, партию нашу объявили вне закона. Светлый в розыске…

Значит, жив, засранец.

Кто бы сомневался.

— И Симеон тоже.

И этот жив? Но да, бойцов набрать проще, чем грамотный персонал. Не знаю, правда, насколько Симеон грамотный, однако он как минимум основы знает, да и небрезглив.

— А Эльжбета погибла. Так говорят, но я не верю, — Светочка всхлипнула.

— Не плачь…

— Я не плачу. И вы вот… вот… почему всё так, а? — спросила и солнце будто потускнело, а в запахе сдобы прорезались ноты полынной горечи. — Неправильно это. Совсем неправильно. И солдат в городе теперь едва ли не больше, чем обычных людей. Жандармы… говорят, что того и гляди введут особый режим.

Вздох.

И тишина. А у меня перед глазами проясняется. Ага. Потолок вижу. Сизоватый, грязноватый, с трещинами. Ещё кусок стены. Обои выцвели и так, что рисунок не разобрать. Окно вон краешком глаза зацепил и подоконник, покрытый сетью мелких трещин.

Где я?

Хрен его знает, но, чую, в больничке. В другой ли, в прежней — пока не понятно. Но связать меня не связали, решеток на окне не наблюдается, и в целом вот неплохо себе лежу.

— Ходят слухи, что школы народные вовсе запретят. Как рассадник вольнодумства, — Светочка носом шмыгнула. И голос её дрожал. — И что останутся лишь церковно-приходские, но и те одноклассные. Чтоб грамоту знали и всё. Но это ведь тоже неправильно!

— Конечно, неправильно. Только… ну мало ли, чего говорят. Оно ещё как будет, тут вовсе не понятно. Шум поднялся? Утихнет. Он и тогда, после Зимнего, поднимался.

Метелька говорил спокойно и уверенно.

— А значится, и тут поймут.

— А если нет?

— Поймут. Тут ведь даже не в народе дело. Это ты за людей думаешь, а там-то… там тоже думают, но за другое. Смотри, дороги строятся? Строятся. Машин