Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

прибывает. А значит, нужны те, кто их будет водить. И кто станет чинить. А как неграмотного и глупого за руль пустить? Не говоря уже про ремонт. А ведь есть ещё поезда, дирижабли. Их тоже год от года больше. Фабрики опять же. Нынешние фабрики — это не артели, где всё руками. Там тоже машины и сложные. А поставь того, кто не умеет с нею обращаться, так мигом и сам убьётся и машину поломает. Значит, что? Значит, нужны будут люди, которые с образованием. Всем нужны. И государству вон тоже.

А это уже не я с ним беседы вёл.

Алексей Михайлович вопросы народного просвещения обсуждал? Или Метелька сам додумался. Он ведь умный. На самом деле умный. И дело говорит.

— Вона, газету открой. Везде ищут не просто так, а с аттестатом. А помимо машин есть ведь другая работа. Приказчики. Учётчики. Там… не знаю…[2]

— А Симеон говорил, что им выгодно народ держать в темноте. Что неграмотными и управлять легче.

— Ну… так-то где-то и легче. Но с другой стороны оно сперва невыгодно, а потом тоже невыгодно, когда народ есть, а работать некому.

— Ну да…

Снова запахло сдобой.

Да уж. Святость с запахом булок, это вообще как?

— Как ты думаешь, он жив?

— Кто? Светлый?

— Симеон.

— А тебе чего? Влюбилась?

— Вот… вот об этом девушку спрашивать неприлично! И нет… он мне как брат.

— А Светлый — как папенька?

— Мой папенька от меня отрёкся, — а теперь Светлана ничуть не обиделась. — Когда я отказалась по его слову замуж идти. Сказал, что знать меня не желает. А Светлый на него не похож. Он… он хороший человек.

Только произнесла она это без особой уверенности.

А потом вздохнула и призналась:

— Хотя он меня пугает.

— Чем?

— В том и дело, что понять не могу. Он… он никогда не позволял себе дурных слов. Иные бывают грубы, но я понимаю, что это не сами люди, что просто жизнь у них была тяжёлая. Вот… а он всегда вежливый. И внимательный. И… и всё равно. Когда рядом, будто холодно становится. И страшно. Просто вот…

Просто вот — никогда не бывает, чтобы просто вот.

— Знаешь, так нехорошо говорить… я очень надеюсь, что с ним всё в порядке, но…

— Ты рада, что ему пришлось уйти?

Светлана ответила не сразу, а когда заговорила, то говорила очень тихо, едва ли не шёпотом.

— В последнее время он… он всегда меня опекал. А тут вовсе стал… чрезмерно заботлив…

Светлана тщательно подбирала слова. Но я умел слушать.

И слышать.

— Он… предлагал мне уехать… незадолго до… всего.

— Куда?

— Не знаю. Говорил, что становится небезопасно. Его предупредили, что нами заинтересовалась охранка.

Не представляешь даже, насколько заинтересовалась.

— И он волновался… он говорил, что, возможно, ошибается, но нам стоит быть осторожней. А мне — уехать. Даже настаивал. В последний раз мы… я… мне стыдно признаться, но я позволила себе быть резкой.

Выдох. И хочется повернуться туда, к голосам, но лежу смирно.

Пальцами шевелю. На этот раз — на ногах. Тоже вполне себе шевелятся. И мышцы подчиняются приказам. Получается напрягать и расслаблять.

Это радует.

Очень.

Я потянулся и к теням, сразу ощутив ответный отклик, но какой-то слабый, вялый, будто сквозь сон. Они что, тоже отключились? Но… пускай. Позже разберусь. Главное, что обе тут.

— Он буквально потребовал, чтобы я отправилась с… друзьями.

А она, очевидно, не отправилась.

— Я отказывалась. Я ведь не делала ничего плохого. Благотворительность не запрещена! И вообще… как я могу уехать, когда у нас школа⁈

Действительно.

— А он?

— А он разозлился. Сильно. Даже голос повысил, — собственный Светочкин дрогнул от обиды.

— Гад какой…

— Нет. Он просто волновался… а я вот… и мы вот…

И они тоже «вот».

— Мы бы, возможно, даже поругались, но… Беточка пришла. И сказала, что это глупо, ссориться из-за ерунды. И даже наоборот, мне будет лучше пока школой заниматься. И с Татьяной подружиться.

А вот это напрягает уже.

— Сказала, что Татьяна производит приятное впечатление, что и дар у неё есть. Хотя не понимаю, при чём тут это. Тогда он перестал злиться.

Очень напрягает.

— Вот и получилось…

— А он сам, значит, уехал?

— Да… мне очень стыдно, что я не поверила. Он ведь, получается, знал…

Вот и у меня вопрос: знал или догадывался?

— А что ещё он сказал?

— Он… ничего. Но денег велел дать. На всякий случай. И адрес оставил… знакомого… чтобы, если вдруг что-то пойдёт не так, я могла обратиться…

Какой заботливый человек.

— Так что вот… вы поправляйтесь! Танечка сказала, что совсем скоро вас уже отпустят…

Она всё-таки ушла.

Честно, чем дальше я лежал, тем сложнее лежалось. Это ж одно дело, когда вот только-только в себя пришёл, и совсем другое, когда вечность уже щебет этот слушаешь.

Но убралась.

Я полежал ещё минуту или две, так, на всякий случай, убеждаясь, что Светочка не вернется, а потом пошевелил пальцами уже активней.

И снова глаза открыл.

И позвал.

Правда, вместо «Метелька» получилось «Ме-е-е». Такое вот, душевно-козлиное блеяние.

— Савка! — Метелька сразу подскочил. — Очнулся!

— А-х-ха, — вышло сипло. — П-пить…

— Сейчас. Я…

Вода была тепловатой, но вкусной, до того вкусной, что я пил и пил, и не способен был напиться. И она буквально просачивалась в моё тело, возвращая его к жизни. Правда, сразу тело стало тяжёлым, неудобным, потом и боль появилась, и зуд.

— Напугал ты, — Метелька забрал стакан. — Может, давай кликну кого?

— Потом. Что тут… расскажи. Было. И вообще. Давно я?

— В беспамятстве? Так, вторую неделю.

Охренеть.

— Сперва-то ты сам, а потом уж Николай Степанович сказал, что лучше тебе спать, потому как попалило тебя крепко.

Значит, не примерещился свет божественный.

— Шкура сползать стала, а это болюче. Но он помогал. У него силища такая! Я в жизни не видывал!

Хорошо.

И чем дальше, тем больше я ему должен.

— Он прям раненых одного за другим! Никогда такого не видывал! Натуральный святой! Если б не он тогда, было б хужей много. Нет, другие тоже приехали, да они ему и близко не ровныя.

Надо будет спасибо сказать.

Точнее сказать скажу, но одним спасибом, чую,