Чёрные скрижали - Павел Сергеевич Комарницкий

— А может, и не слишком-то слава. Инвалид у меня мама. Раньше на молокозаводе работала, у нас в Гдове… Теперь вот на костылях.

Сковорода возмущённо зашипела, принимая ворох порезанного «соломкой» картофеля.

— Хорошо, тёть Лена рядом живёт. Это тётка моя родная. А то бы я даже не знаю, что делала.

Вот так, думал Холмесов, разглядывая едва заметную вертикальную складочку на таком ещё юном лбу. Верный признак того, что хмуриться девчонке приходится много и часто — гораздо чаще, чем улыбаться.

И самое главное, о чём до сих пор в команде шло глухое умолчание — родственники. Ну хорошо, у малолетнего гения только мама, у Бороды тоже… его, старлея безродного, и вовсе никто на этом свете не ждёт. А остальные? Вот согласится, к примеру, эта Лариса бросить на погибель мать и тётку? А ежели тётку тоже в схрон уговорить — то у тётки муж-семья… Бесконечные нити паутины, связующие отдельных людей в то, что высокопарно именуют «человечеством».

Нет, не стану я ей говорить, с внезапным ожесточением подумал Алексей. Не сегодня, во всяком случае.

— Я столик пока выкачу… — старлей приподнялся, но гостья замахала руками.

— Не-не, давай на кухне перекусим, ладно? А то я буду в стеснении, — она улыбнулась. — Привычней мне на кухне как-то. Простая ж девка, почитай, деревенская.

— Как скажешь, — улыбнулся Алексей.

— Ну, вроде всё готово… — Лариса щедро разложила по тарелкам смачно шкворчащую жареную картошечку с тушёнкой. — А она хорошо готовит?

— Кто «она»? — сбитый внезапностью вопроса, Холмесов даже заморгал.

— Ну кто тебе полы помыл?

— Хм… А с чего ты взяла, что я не сам мыл?

— Ой, тоже мне, бином Ньютона…, - девушка чуть поморщилась. — А то не видала я ни разу мущинскую уборку. Мужики, они ж только в самых видных местах моют. А чтобы так, во всех уголках — да в наши дни ещё и не всякая баба на такой подвиг способна.

Она прямо взглянула ему в глаза.

— Лёша… не крути со мной, ладно? Я тебе и так благодарна — человеческим теплом одарил ты меня… Так что говори лучше. Или фото её покажи. Есть же у тебя?

Помедлив, Алексей встал и молча двинулся в прихожку. Достал «лопатник», где под тонким целлулоидом таилась копия той самой фотографии. Вернувшись на кухню, положил снимок перед гостьей.

— Смотри. Сама напросилась.

Некоторое время Лариса разглядывала фото, и вдруг тихо заплакала.

— Эй, эй, ты чего?! — переполошился Холмесов.

— Чего-чего… — Лариса всхлипнула. — Нуль шансов у меня, вот чего… кто ж против танка идёт с кулаками…

— Да ты чего, мать, какой танк?! Замужняя она, ясно?

— Тем хуже для тебя!

Она размазала слёзы кулаком.

— Дура я… поблазнило вдруг счастьем… расслабила хлебало… и как положено гдовским по жизни та жизнь по хлебалу немедленно — бац!

Повинуясь внезапному порыву, он взял её лицо в ладони.

— А если я скажу, что мы просто друзья — поверишь? Очень большие друзья, не отрицаю. Только в койке я её у себя не видал и не увижу.

Она ещё раз по инерции всхлипнула.

— Всё равно… обидно… ну вот скажи, разве это справедливо — кому-то такая красотища немеряная, а кому-то горсть веснушек в апреле и баста?!

…

— … Вы ещё коровой интересовалися вроде бы?

— Ну это не сейчас, Дарья Маркеловна, — Денис поправлял поклажу на санях. — Это не раньше мая.

— А то глядитя. У Томы-то корова хороша больно. Удойная, летось по два ведра молока в день!

— Так чего ж продаёт, коль так хороша?

— Э-эх, милай… — старушка тяжко вздохнула. — Дед-то помер у ей, куды одной-одинёшеньке с коровой-то бузгаться?

Бабушка Дарья смахнула слезу уголком головного платка.

— Скоро все мы тамотко окажемси…

— Ну, ну, Дарья Маркелна! Да вы у нас ещё многих молодых переживёте!

Успокоив старушку, Иевлев дал газу, и снегоход натужно поволок гружёные сани по вконец наводопевшему снегу.

Март летел к концу, стремительно и неостановимо. И подобно шагреневой коже таяли призрачные надежды на гений двух вундеркиндов — старого и малого. Тянуть далее с подготовкой «аварийного выхода» было никак невозможно — половодье в Мещёре могло начаться уже в первой декаде апреля, и всё необходимое следовало завезти на заимку до начала разлива. Деньги? Вопрос с деньгами отпал сам собой, когда Изя продемонстрировала толстенную упаковку купюр — двенадцать банковских пачек, по сто тысячерублёвок в каждой. Если Денис верно понял, подарок нимало не отяготил Таурохтара — изготовить любую сумму в каких угодно дензнаках остроухим было проще, чем высморкаться. Так что теперь всё свободное время они со Степаном расходовали на обустройство схрона. В этом, собственно, и состоял сейчас их вклад в общее командное дело. Больничный лист, оформленный якобы на лечение люмбаго, высвободил Иевлеву нужное время, Степан же и Изольда, как люди свободной профессии, имели его изначально.

«Помор» натужно трещал моторчиком, то и дело взрывая гусеницей мокрый снег. Денис рулил, удобно усевшись поверх пары мешков — сахар, упакованный в полиэтилен для защиты от сырости. На грузовой площадке снегохода громоздились два ящика свиной тушёнки. Что касается муки, то её удалось завезти раньше, и это правильно — мука, она особенно сырости не любит.

Конечный расчёт сальдо робинзонов был проведён тщательно и скрупулёзно. Три банки свиной тушёнки на неделю на нос, в году тех недель пятьдесят две — итого сто пятьдесят шесть банок в год. Аналогично и по тушёнке говяжьей. Плюс по две банки сайры в масле, и один день в неделю гусиный паштет — не слишком вкусный, но жирный донельзя и оттого питательный. Консервами предполагалось затариться на пять лет — дольше хранить их попросту опасно, даже в погребе. Топлёное масло может храниться и дольше, и потому Изя сейчас старательно перетапливала закупаемое во всех магазинах сливочное масло, заливая в трёхлитровые банки «под пробочку» и закатывая на манер маринованных огурцов. Масла должно было хватить лет на семь…

И совсем уже надолго должно было хватить зерна. Мука что, вот эта вот покупная мука — это на первых два года, пока от хозяйственных хлопот на целине не продохнуть. А далее мучицу придётся готовить самим, размалывая заранее просушенное и упакованное в герметичные полиэтиленовые мешки зерно на электрожёрнове. Зерна и сахара следовало запасти на все двенадцать лет сидения в схроне.

Ну а через двенадцать лет, пожалуй, можно было начинать понемногу высовывать нос из этих болот. Двенадцать лет после Конца света — срок громаднейший. За это время мародёры-каннибалы в основном должны уже прекратить своё