Жестокие всходы - Тимофей Николайцев

Эрвин попытался слабоумно улыбнуться в ответ и сходу приплести что‑нибудь такое, после чего горбун разом потеряет к нему всякий интерес, и он удостоится разве что пинка, сгоняющего его с дороги, да попутной фразы «А ну, пшёл отсюдава…» вдобавок. Во время их с Луцием Базарных набегов, Эрвин такое проделывал без малого тысячу раз…, но сейчас у него почему‑то ничего не вышло — губы как-то странно и непослушно тянулись, словно были резиновыми, а потому вместо улыбки выходил какой‑то виноватый, обескураженный оскал. И без того чем‑то встревоженный горбун, только поглядев на эти гримасы — разом сделался мрачнее надвигающейся на город тучи:

— Ещё и рожи мне вздумал корчить?

Кто-то из подручных горбуна, не тратя времени даром, залепил Эрвину подзатыльник. Кривощёкий, хоть и был привычен к побоям, но почувствовал себя так, будто его с размаху огрели лопатой. Растерявшись, он прозевал очередную возможность сойти за умалишённого — не догадался тут же полететь с копыт и приземлиться мордой прямо на оставленный жандармскими лошадьми шматок, свежий совсем, ещё даже дымящийся…

Всё-таки пытаясь играть привычную роль, он ойкнул и согнулся в три погибели, зашуганно прикрыв башку краем мешковины… хотя и сам понимал, что получается у него из рук вон плохо.

— Припадочный какой-то, видать… — всё‑таки засомневался один из Землекопов.

— Ничего! Сейчас быстро ему кукушку на место поставим… — не согласился с ним горбун. — А ну, звездани-ка ему ещё разок!

Бить его, однако, больше не стали — просто схватили за шиворот и поставили прямо, предварительно встряхнув с такой силой, что только зубы чакнули…

— Все людишки, значит, от Колодца идут-бредут как могут…, а этот — к нему, да ещё в припрыжку! — подозрительно просипел горбун, наклоняясь над ним. — Ты что, пацан, совсем стороны попутал? Зова не услыхал?

— Как это? — вполне искренне опешил Кривощёкий. — Дядька, да ты совсем ли в уме? Как можно Зова не слышать?

— А там у тебя что? — Эрвина требовательно потянули с другого боку, всё‑таки заинтересовавшись его ношей.

Кривощёкий попытался вцепиться в мешковину и не отдать, но её выдрали из пальцев, особо с ним не церемонясь. В ужасе зажмурившись, Эрвин услышал, как мешок перевернули и вытрясли. Медная жаровня со всего маха грянула о булыжник… и две вязальные спицы тоненько дзынкнули, просыпавшись поверх. Ничего больше в мешке не обнаружив, разочарованные Землекопы вновь дали Эрвину леща — на этот раз ему прилетело своим же скрученным в жгут мешком поперёк шеи.

— Что это ты с собой таскаешь? Не тяжко с таким бременем бегать-то, а пострел? Где взял?

Всё это слишком походило на обвал — дом, уже построенный его воображением, вот‑вот развалится всеми высокими этажами и, конечно, погребёт под собой Эрвина, столь беспечно и глупо вляпавшегося… Куда он только смотрел? Почему издали не уступил землекопам дорогу? Почему не спрятался тут же, едва их завидев? Эрвин уже готов был бухнуться перед коричневыми фигурами на колени и во всём признаться, но каким-то совершенно нечеловеческим усилием сумел взять себя в руки.

— Вы чего, дядьки?! — плаксиво заблажил он из‑под растопыренных локтей. — Чего дерётесь-то? Вон, посудину мне помяли… Хозяин теперь всю душу из меня вытряхнет…

— Какой-такой хозяин?

— Так зеленщик же… — Кривощёкий не успел придумать иного, чего бы им сбрехать…, но и такая полуправда тоже вполне годилась — вряд ли её станут всерьёз проверять.

— Имя как?

— Моё?

— Хозяина твоего!

А если и станут… то — какая уже будет разница? Пять бед — один ответ…, а на пяти ногах — порой и вперёд лошади ускачешь… Сейчас куда важнее было — врать как можно более уверенно:

— Так и зовут — Бова-зеленщик! — ответил он, деланно храбрясь. — Он лавку держит на Базарном ряду, с дальнего краю… Вы чего, дяденьки? Сироту ведь обижаете! У меня папка при храме работал…, а как от каменной грыжи помер, так мамка меня в работники Бове-зеленщику и отдала…

— Знаешь такого? — спросил хрипатый горбун у того, кто держал Эрвина за шиворот… и по тому, как сперва натянулся, а потом приослабился воротник Эрвиновой рубахи, Кривощёкий понял, что землекоп пожал плечами:

— Да, вроде слыхал… Жирный такой. С тремя подбородками — дольками, что твоя тыква… — Кривощёкому не то, чтобы совсем уж не поверили…, но всё ещё не отпускали — так и держали, перекручивая в кулаке рубаху. — Хозяин-то твой, поди, только‑только от Колодца домой телепает! А ты — успел уже туда‑обратно сбегать?

— Так он мне ещё со вчерась наказал — отнести посудину в ремонт на Ремесленную… — заныл Эрвин. — Да я… позабыл! Вот и пришлось со всей мочи бежать, пока он не хватился… Он же, как Колодцу денег отдаст — сам не свой становится!

— А спицы зачем? Тоже скажешь, что это хозяин твой вечерами вяжет?

— Это ж маманькины… Она давно хотела отдать их в каменном масле прокалить, чтоб не ржавели так…, а то всю пряжу рыжим красят. Вот я и решил их вместе с хозяйской посудиной мастерам подсунуть — мол, заодно… Дяденьки… вы только ему не говорите, а то прибьёт!

Кто-то из землекопов в сомнении перевернул ногой выпавшую из мешка жаровню — та снова загрохотала краями по булыжным лбам.

— В ремонт, говоришь, тащил? А какая у ней поломка? С виду — даже не дырявая, целая…

— Чтоб в кислоте почистили… Сверху-то я отскрёб, да не помогло — масло в поры въелось и подгорело там, вот семечки и горчить стали. — Эрвин уже оправился от первого потрясения и врал теперь легко, самозабвенно. — Мне хозяин-то вчерась говорит: «Что-то плохо семечки берут! На той неделе на шестнадцать грошей наторговал, а на этой — восемь только…» А потом спрашивает: «Уж не сам ли их у меня таскаешь?»

— А ты — таскаешь? — понятливо оскалились на него землекопы.

— Ну разве чуть-чуть только… не больше, чем другие работнички. Верите или нет, но даром — и то больше раздаю.

— Зачем это?

— По Базарному иной раз прощелыги ходят — не угостишь такого горсточкой, так он возьмёт, да как пхнёт исподтишка под лоток коленом. А скажет на меня — мол сам весь товар поронял. А отвечать — кому? Мне и отвечать… Я ж — не для себя!

— Вот же вы гниды базарные… — возмутился тот, что держал его за шиворот, своим возмущением тотчас с головой выдавая, у кого рыльце в пушку. — Кого не возьми за жабры