Техника игры в блинчики - И. А. Намор

За сценой, в той части галереи первого этажа, что находилась по другую сторону подиума из ящиков, поставили две медицинские ширмы. За ними спрятался изящный ломберный столик, дополненный парой венских стульев, вешалкой на высокой стойке и пестрым диванчиком в стиле модерн. Несколько платьев и шалей на дорожных «плечиках», две шляпки да пара туфель на смену дополняли картину импровизированной гримерной дивы. На столике примостился горячий кофейник, вазочка с порезанным на куски баскским вишневым пирогом и бутылка красного вина.

«Мужики! Твою мать…» – выругалась Татьяна мысленно, но по-русски, принимая «кабинет»:

– Месье Поль! Зеркало!

Виктор беспомощно обернулся на хозяйственника.

– Сделаем! – ответил тот и умчался…

Через пять минут на столике появилось приличных размеров настольное зеркало в резной деревянной оправе.

Виктор задерживался, но у него всегда дел по горло, и Татьяна присела к столику, налила вина в высокий стакан и закурила. Правильнее всего было бы отправиться на поиски Ольги, но начальник охраны не пустил. Сказал: «найдем, а вы тут пока подождите» – и тоже куда-то подевался. Он ушел, Виктор ушел…

«Все ушли, одна я бедная…»

– Викки! – завопила, внезапно появляясь из-за ширмы, Кайзерина. – Ну, иди ко мне, моя радость!

Таня вскочила как ошпаренная и бросилась навстречу Кисси, одетой как-то непривычно скромно, если не сказать бедно.

– Мужчины, стоять! – потребовала Кайзерина, властным взмахом руки останавливая Виктора и каких-то незнакомых Татьяне мужиков, один из которых был даже в форме советского командира. – Имейте совесть! Дайте двум подругам потискать друг друга без посторонних глаз.

Мужчины затормозили и отступили за ширмы, а баронесса обняла Таню и вдруг быстро зашептала на ухо.

– Молчи! Слушай. Времени нет! – она отстранилась, держа подругу за плечи вытянутыми руками.

– Красавица! – сказала она громко. – Не плачь, а то я сама разрыдаюсь.

Но глаза ее были сухи.

– Покушение, – прошептала Кайзерина, снова прижимая Татьяну к груди. – На тебя. Будут стрелять. Сразу после перерыва, но могут и раньше.

Текста было слишком много, но, по-видимому, короче не получалось, а слева прямо над ширмой – с галереи второго этажа – на них смотрели несколько мужчин.

– На нас смотрят, – шепнула она, гладя Кайзерину по спине.

– Плевать! – ответила та, еще плотнее прижимая Таню к себе. – Стрелки на галереях. НКВД. Видимо, провокация…

Но больше поговорить им не дали. Набежали какие-то увечные, залопотали по-испански, вмешалась охрана, в общем, все было как всегда, но Татьяне от этого легче не стало. И с Ольгой не пообщались, и сказанное подругой, не переваренное и неусвоенное, билось лихорадочно в висках…

«Покушение… стрелки… НКВД… зачем?!»

Но время концерта приближалось, оркестр занимал свои места, и ей предстояло петь. А Ольга, которой Виктор предложил остаться «за кулисами», улыбнулась в своей обычной манере, покачала головой и растворилась в толпе.

– Рей! – позвала Татьяна и, когда он подошел к ней, указала глазами на галерею, с которой пялились на них несколько мужчин. – Попроси, пожалуйста, чтобы охрана убрала этих… с галерки.

А потом, когда охрана выполнила «маленький каприз» дивы, Таня закурила новую сигарету, но вино пить не стала, налила себе кофе. Дождалась, пока оркестр начнет настраивать инструменты, заглушая тихий разговор, и, присев к столу, коротко и по существу пересказала Виктору предупреждение Ольги.

* * *

«Паскуды!» – у Виктора от гнева сжало виски.

Впрочем, всего лишь на мгновение. Физиологию не переспоришь, разумеется, но уже в следующую секунду Федорчук перешел в состояние «товсь» и «ату его». Мгновенная мобилизация. Но он и раньше умел держать удар и реагировал быстро или очень быстро, а в нынешние времена так и вообще, черт знает в кого превратился. Только свистни! Однако вместо свистка его окликнул из-за ширмы сержант охраны.

– Месье Поль, – крикнул испанец, – здесь Лешаков!

«Лешаков?!»

…В тот день Таня пела в «Лидо». Не первое выступление, но и не сто первое… Так что нервы играют, и Тане – для полного душевного комфорта – хотелось и желалось, чтобы Виктор был где-нибудь рядом, то есть за спиной, за кулисами… Но ему ведь тоже нужно было когда-то и со стороны на «Диву Викторию» посмотреть. Мало ли что? Может быть, из зала что-то такое видно, чего из-за сцены ни в жизнь не заметишь?

В результате, Федорчук сел слева от сцены за крайним во втором ряду столиком – первый ряд по традиции резервировался для «богатеньких буратин», но Виктор и не претендовал, тем более что ни одного пустого столика перед сценой не оставалось, а это много о чем говорило. И дорого стоило. В прямом и переносном смысле дорогого: деньги-то ведь тоже на дороге не валяются, а жизнь в Париже – особенно для людей их нынешнего с Таней круга – отнюдь не дешева. Дорогая, одним словом, жизнь. А «диву», между прочим, еще раскручивать и раскручивать, и все денег стоит. На одни платья никаких франков, марок и прочих фунтов стерлингов не напасешься. А есть ведь еще и вещи, о которых и думать вроде не думаешь, а вынь да положь, если хочешь, разумеется, получить желаемый результат. Куафер да косметичка, которую много позже станут звать визажистом, и маникюр с педикюром изволь обеспечить по высшему разряду. И такси бесчисленные, и номер в отеле под стать «социальному статусу», и «скромный» ужин с шампанским и устрицами после выступления… Впрочем, ужины в последнее время оплачивали в основном меценаты. За право поболтать со звездой под русскую икру и французское вино следует платить. Они и платили…

Итак, вечер. Почти ночь. Таня поет, а «Месье Поль» сидит за столиком во втором ряду и работает: наблюдает за выступлением Виктории, отмечая в блокнотике нюансы и нюаньсики: как поет, куда идет и как бедрами «колышет». А еще, что и как там с кордебалетом… Не мельтешат ли, мешая восприятию, не шумят ли излишне? Ну, и оркестр, само собой, и реакции зала, и акцентировка произношения. Да мало ли наберется этих мелких, но «архиважных» вещей, что способны испортить любое, даже самое замечательное исполнение? Вот Виктор и бдил, «поверяя алгеброй гармонию» – единственный озабоченный человек в предающемся «веселию и питию» зале. Рутинное в общем-то занятие для режиссера-постановщика, который заодно – так уж вышло – и импресарио, и автор песен, и даже аккомпаниатор (под настроение) в одном своем строгом лице. А ведь Федорчук ко всему был еще и влюблен, как мальчишка, и любовь эта, их с Таней любовь, находилась как раз в острой, выражаясь медицинским языком, фазе, когда все как в тумане, а в крови «буря»