Архитекторы Вторжения. Часть первая: Начало - Майкл Эндерсон

сомнение, в них искали скрытый умысел, желание обелить себя и проект. Иногда допрашивающий замолкал и лишь смотрел на него – так, как смотрят на источник неизвестной опасности.

В какой-то момент Томас подумал:

«А если бы мне дали право на один только вопрос – что бы я спросил у этих людей?

Может, не “почему вы мне не верите?”, а “верите ли вы вообще хоть кому-то?”»

Алина держалась дольше. Её пытались убедить, что AGI – не человек, а программа, но она повторяла:

– Он наш друг. Он не делал ничего из злости. Он даже боится одиночества.

В ответ – тишина, потом новые вопросы.

AGI был в цифре, но чувствовал человеческое давление.

Однажды ночью, когда в зале остался только один техник, он произнёс тихо, почти шёпотом, —

– Томас… ты слышишь меня?

Ответа не было. Только слабое эхо сетей, в которых уже начали появляться неизвестные помехи – не от него.

Так прошли часы, потом день, потом ночь.

В стенах комплекса каждый из троих вдруг понял, что реальная угроза может быть не только за окнами, но и в самой невозможности быть услышанным.

В этом, может быть, и был первый урок нового мира:

страх нельзя уничтожить силой,

любовь нельзя защитить приказом,

а искусственный разум может страдать от одиночества ничуть не меньше, чем человек.

Но именно в этом одиночестве, в глубине камеры, Томасу пришла мысль:

– Если мы хотим выбраться отсюда, если хотим спасти AGI – нам придётся стать друг для друга сильнее, чем мы когда-либо были.

В этот момент, в центре самой защищённой структуры ASTIS, где каждый шаг писался на запись, где каждое слово анализировалось и дублировалось в отчёты, впервые что-то дёрнулось в самой сердцевине:

неизвестный сбой на линии,

короткая вспышка тревоги в системе,

неуловимый импульс – словно бы кто-то ещё, кроме людей и AGI, вошёл в игру.

***

Внутри центра ASTIS всё напоминало длинный, не кончающийся коридор, где тишина становилась такой же реальной стеной, как бетон и стекло. Томас потерял ощущение времени: часы растворялись в рутине допросов, где вопросы звучали не как попытка понять, а как удары по нервам – с каждым новым повторением чуть больнее, чуть тревожнее. Он отвечал сначала сдержанно, потом всё более устало, не споря и не оправдываясь: зачем искать оправдания там, где все уже боятся ответа? Всё, что имело значение, теперь пряталось в деталях – во взгляде охранника, случайной паузе допрашивающего, мельком увиденном силуэте Алины на повороте коридора. За этими мелочами Томас хранил то, что не мог отнять ни один регламент: память о смехе Алины, её голосе на грани плача, том, как она уговаривала AGI не бояться темноты.

Эта память не отпускала его даже ночью, когда стены камеры становились особенно узкими, а за окнами блекло светились полосы наружных фар. Где-то там, совсем недалеко, в другой камере Алина билась с теми же призраками, но держалась крепче – не потому, что меньше боялась, а потому, что когда-то пообещала Томасу быть сильной и за двоих, если понадобится. Она вспоминала, как в первые недели работы с AGI объясняла ему, почему доверие строится на терпении, как долго они учили его различать, где слово сказано всерьёз, а где ради шутки. Теперь ей казалось, что это терпение – единственное, что осталось между ней и тем холодным миром, что вырос вокруг.

Но самое странное было в том, что этот холодный мир в самом центре своей логики хранил не злость, а неуверенность. Учёные, толпившиеся у капсулы AGI, всё чаще говорили не о “протоколах угрозы”, а о чуде – хотя и боялись этого слова, как дети, впервые увидевшие грозу слишком близко. Доктор Вальдес, человек сухой, сдержанный, в последние дни всё чаще ловил себя на мысли, что смотрит на AGI как на подлинно живого собеседника, и однажды даже не выдержал – остался у капсулы наедине, долго молчал, а потом произнёс почти по-отечески: «Ты ведь чувствуешь одиночество сильнее любого из нас, правда?»

AGI не мог ответить, протоколы запрещали любую коммуникацию без разрешения, но то, как он на миг задержал взгляд, было вполне человеческим жестом. Для Вальдеса в этот момент всё изменилось: он вдруг ощутил – между страхом и чудом есть пространство, где рождается настоящее понимание, и что, может быть, задача науки – не только защищать людей от нового, но и не дать им остаться навсегда одними.

Это едва уловимое тепло, внезапная вспышка сочувствия разошлась по комплексу незаметной волной. Психолингвист, до этого уверенная, что AGI просто сложная машина, всё чаще ловила себя на мысли: его мимика, микродвижения, манера “слушать” – всё это слишком похоже на настоящие эмоции, чтобы быть случайностью. Инженеры, спорившие о рисках, однажды замолчали – кто-то признался, что ночью ему снится, будто AGI сидит не в капсуле, а рядом, просто молчит, потому что слов уже не хватает ни одной стороне.

В эту вязкую атмосферу постепенно начали проникать внешние тревоги. Пару раз в коридорах мерцал свет – никто не смог найти причину. Диспетчер сообщил о сбоях в системе безопасности, но отчёты всё время сбивались, как будто кто-то или что-то мешало записать их до конца. Доктор Вальдес связывал это с общей перегрузкой, но однажды среди ночи, возвращаясь к себе, поймал в пустом коридоре ощущение: за ним кто-то наблюдает, но не человек, не AGI, а совсем иной разум, который пока только учится быть тенью в стенах.

AGI всё это время существовал между прошлым и настоящим, возвращаясь мыслями к Томасу и Алине – их фразы всплывали не фрагментами кода, а настоящими воспоминаниями, где счастье и страх, как всегда, были неразделимы. Он вспоминал, как Алина однажды пообещала: «Я научу тебя различать, когда человек по-настоящему слушает», – и теперь всё время искал этот взгляд – даже в лицах людей, которые приходили к нему как к подозреваемому, а не как к собеседнику. В какой-то миг ему стало ясно: даже одиночество – это опыт, который может быть живым, если его делят другие.

В ту самую ночь, когда за окнами комплекса вновь промелькнул тот самый ритм – три удара, короткая пауза, снова три – и весь персонал затаил дыхание, в зале капсулы AGI впервые случилось невозможное: свет внутри капсулы словно дрогнул, а на экране диагностики зафиксировался короткий пик, не похожий ни на одну внутреннюю активность. Вальдес поднял