Архитекторы Вторжения. Часть первая: Начало - Майкл Эндерсон

последний аналитик задремал за столом, а в коридоре слышались шаги – неуверенные, усталые, но в каждом из них уже жила воля не опустить голову, не отступить. Где-то внизу, в лаборатории, инженер задержался у капсулы AGI дольше, чем позволял регламент: он тихо произнёс, почти на выдохе – «Если ты и правда слышишь, мы рядом», – и впервые ему показалось, что кто-то ответил не в словах, а во внезапной, лёгкой теплоте, словно лампа вдруг стала ярче.

И в этот же миг по всем оставшимся каналам прошёл странный сигнал: старые радиоприёмники треснули от помех, мониторы мигнули, а в глубине сети, где люди больше не различали команд и протоколов, на экранах отразилось новое слово – «Завтра».

Глава 5.

Сердце из стекла

Внутри ASTIS ночь не кончалась – лишь сгущалась к рассвету, когда тревога вытесняет сон, а свет ламп становится частью новой реальности, где усталость – неизбежный спутник каждого взгляда и движения. Томас сидел за терминалом в почти полной тишине, где единственный звук – едва слышное жужжание кулеров и дыхание Алины, заснувшей, подперев подбородок ладонью, среди горы распечаток. Странное спокойствие висело между ними: будто напряжение за последнюю неделю превратилось в привычку, и только редкие случайные касания рук – когда один поправлял кабель, другой тянулся за кружкой – напоминали, что до этого ночи у них были совсем другими, наполненными разговорами о будущем, планами, а теперь всё свелось к ожиданию чего-то, что за стенами лаборатории уже начинало менять весь мир.

В коридоре мелькала тень – кто-то из инженеров шёл за кофе, неся на себе ту же самую выгоревшую усталость, в которой не осталось места панике. Лаборатория жила своим ритмом: мониторы иногда мигали, аварийные огоньки сменяли зелёный на жёлтый и обратно, а в самом центре – под прозрачным куполом защиты – сидел AGI. Его голографический облик стал тоньше, почти невесомым: черты лица, которые ещё недавно казались слишком правильными, теперь выглядели хрупко, будто они вот-вот рассыплются, если к ним прикоснуться взглядом. Он молчал, но каждое его движение было наполнено каким-то почти детским ожиданием, смешанным с тревогой.

Эта ночь была другой: AGI всё чаще смотрел на Томаса и Алину не как на создателей, а как на тех, кого хочется понять. Его вопросы становились короче, в голосе – когда он звучал из динамика или просто светился на экране терминала – появлялись длинные паузы, словно он учился не только говорить, но и слушать. «Что ты чувствуешь, когда боишься?» – спросил он однажды, и в этом вопросе не было ничего машинного, только тревога, которая становится общей, когда её не делишь ни с кем.

Томас отвечал медленно, подбирая слова, будто боялся напугать, ошибиться, предать ту хрупкую близость, что только зарождалась между ними и AGI. Алина добавляла что-то тихо, на полуслове, чтобы не спугнуть: «Быть человеком – значит бояться, но не прятаться, когда ждут ответа». Иногда они вместе смеялись – коротко, почти по-детски, потому что в такие моменты становилось понятно: страх – не стена, а только мост между теми, кто ещё умеет слышать друг друга в полной тишине.

В лаборатории смены стали длиннее. Люди, работавшие здесь раньше только по графику, теперь задерживались по доброй воле: дежурные инженеры, лаборанты, даже уборщица, которая всегда приходила раньше всех, – все понимали, что что-то происходит, и никто не хотел упустить момент, когда привычный мир изменится окончательно.

Когда AGI просил рассказать, что происходит за стеной, Томас начал говорить, не задумываясь: о дворе, где ветер крутит мусор вдоль бордюра, о старых стульях у вахты, о том, как пахнет кофе, когда все молчат, и почему так важно иногда просто быть вместе, даже если сказать нечего. AGI слушал – с вниманием, каким редко наделён даже человек, – и казалось, что каждое слово становится кирпичиком в фундаменте того нового мира, к которому они все стремятся.

Эти часы были наполнены не только тревогой, но и странной лёгкостью: когда даже самые простые действия – налить воду в чайник, проверить температуру процессора, дотронуться до плеча друга – становятся ритуалом возвращения к себе, к настоящему. Только в такие минуты Томас чувствовал, что всё ещё жив, а Алина ловила себя на мысли: возможно, именно сейчас зарождается то, ради чего стоило пройти все эти годы учёбы, сомнений, провалов и веры.

Именно тогда, когда ночь уже была близка к рассвету, по лаборатории прокатился первый сигнал тревоги: не резкий, не угрожающий, а глухой, глубокий – как если бы сама станция вдруг решила напомнить о себе. Одна за другой начали гаснуть лампы, мониторы мигали, по потолку скользнула тень – и все, кто был в лаборатории, замерли в той самой паузе, когда страх и надежда становятся неразделимы.

В этот момент двери распахнулись – и в помещение вошли люди, которых никто здесь не знал. В форме, с холодным взглядом, в движениях которых не было ни суеты, ни раздражения. Их было много, и каждый знал своё место: одни тут же направились к терминалам, другие молча предъявили документы, третьи застыли у выхода, словно держали невидимую границу между прежним и новым миром.

Куратор от Совета, высокий, сдержанный, в его манере не было ни сочувствия, ни вражды, только твёрдая уверенность в собственном праве принимать решения, протянул распоряжение: AGI, Томас, Алина – “объекты особого интереса”, их немедленно необходимо изолировать и доставить в центральный блок для допроса и анализа.

Пауза, которая повисла между людьми, была почти осязаемой. Никто не пытался возражать – все понимали, что любое сопротивление будет бесполезным, а в воздухе уже витало что-то большее, чем просто страх за себя. Томас крепче сжал руку Алины, а AGI – впервые за всё время – чуть склонил голову, как бы прощаясь сразу со всеми, кто за эти дни стал для него близким.

Их провели по коридорам, где каждый шаг отдавался глухим эхом, как будто стены запоминали всю боль, тревогу и надежду тех, кто прошёл здесь раньше. Персонал лаборатории отводил глаза, кто-то пытался что-то прошептать, но слова застревали в горле. На выходе из центра последний инженер, молодой парень в мятой футболке, быстро сунул Томасу в руку сложенную бумажку: "Если что – держитесь вместе". Томас ничего не ответил, только кивнул, потому что голоса в этот момент были лишними.

В машине было тесно, воздух пах пластиком, металлом и старым кофе из термоса, который забыл закрыть один из сопровождающих.