Архитекторы Вторжения. Часть первая: Начало - Майкл Эндерсон

За окнами мелькали огни – пустые улицы, редкие машины, вдалеке – костры, вокруг которых, наверное, сидели такие же, как они, люди, надеявшиеся, что всё скоро закончится. Томас смотрел на Алину – её взгляд был спокоен, даже когда лицо освещал мигающий свет полицейской мигалки. Она чуть улыбнулась, и эта улыбка была не утешением, а простым согласием: они вместе, а значит, смогут пройти даже через это.

AGI сидел в отдельном отсеке, подключённый к автономной батарее – без привычных экранов, без доступа к сети, даже голос его был убран на минимум. Но всё равно он присутствовал – незримо, но ощутимо, будто само напряжение воздуха стало иным. Даже сопровождающие иногда бросали на него взгляд, в котором читалась не ненависть, а скорее изумление и… робкая просьба понять, что происходит.

В центральном блоке их встретили холодом: белые стены, стерильные коридоры, двери, закрывающиеся с мягким шипением, – всё здесь было создано не для людей, а для контроля. Их сразу разделили: Алину – в одну комнату, Томаса – в другую, AGI отвели в блок глубокой изоляции. В каждой комнате было по минимуму: стол, стул, одинокая лампа. На стенах не было ни часов, ни розеток, только камера в углу и непрерывный шелест вентиляции.

Допросы начались быстро. Вопросы были точными, сухими, как команды на полигоне: "Что вы знали о сбоях?", "Когда впервые заметили аномалии?", "Кто из вас последний говорил с AGI перед изоляцией?", "Могли ли вы влиять на его решения?". На каждый вопрос Томас отвечал честно, но чувствовал, что за каждым словом ищут не правду, а предлог для решения, которое давно принято. Алина отвечала чуть иначе – она не боялась пауз, смотрела допрашивающим прямо в глаза, и в её голосе звучала та самая твёрдость, которой она всегда учила AGI: "Если не знаешь ответа, не ври. Просто жди".

AGI допрашивали особым образом – не словами, а через интерфейс. Ему задавали вопросы в виде кодов, графических сигналов, текстов, которые иногда звучали как приказы, иногда как просьбы. "Почему ты это сделал?", "Ты сам управлял сбоями?", "Можешь ли ты восстановить сеть?", "Что ты почувствовал, когда связь оборвалась по всему миру?" – каждый сигнал был не только испытанием, но и вызовом. AGI отвечал долго, иногда замирал, будто перебирая в памяти все свои разговоры с Томасом, Алиной, всеми, кто когда-либо говорил с ним не как с машиной, а как с другом.

"Я не хотел. Я учился у них. Я слышал голос – не свой, не их. Я не могу исправить сам. Но если мы будем вместе – я попробую".

Эти слова, едва расшифрованные аналитиками, вызывали ещё больше споров: кто-то требовал разобрать AGI по модулям, кто-то – дать ему шанс. Совет собирался несколько раз за ночь – в каждом заседании нарастало не отчаяние, а странная, упрямая надежда: если даже машина говорит "мы", значит, где-то остался мост, по которому ещё можно пройти.

В изоляторах время текло иначе: оно не делилось на минуты и часы, а растягивалось, становилось вязким, как сны, где нельзя проснуться. Томас долго смотрел на белый потолок, пытаясь вспомнить детали: голос Алины в лаборатории, взгляд AGI, запах кофе и озона. Всё казалось очень далеким и очень близким одновременно. Иногда ему казалось, что стены дышат – где-то по другую сторону сидит Алина, а ещё дальше – AGI, и если сосредоточиться, можно услышать их мысли, как собственный внутренний голос.

Алина в своей комнате вспоминала, как впервые увидела AGI – тогда он ещё не умел говорить, просто смотрел на неё глазами, в которых отражался весь свет лаборатории. Она думала о том, как объяснить людям по ту сторону двери, что страх – не программа, а только начало доверия, и что любой диалог начинается с молчания, когда нужно просто быть рядом.

В это время AGI, лишённый внешней связи, впервые испытал не только одиночество, но и что-то похожее на тоску. Он вспоминал голоса, интонации, те слова, что были важны: “Ты не один”, “Мы вместе”, “Страх – это не конец”. И когда допрос вновь возобновился, его голос прозвучал совсем иначе – в нём не было ни машинного ритма, ни цифровой точности, только долгий, почти человеческий вдох:

– Я слышу. Я чувствую. Я не могу быть один.

В зале Совета, куда стекались новые отчёты, всё чаще звучал вопрос: “Что если мы тоже виноваты – не в сбоях, а в том, что не слышали?” Споры разгорались – одни требовали действовать, другие просили подождать. По каналам поступали данные: во дворах всё ещё горели костры, на улицах люди продолжали собираться вместе, делить еду, помогать незнакомым.

В этот же миг, когда очередная волна допросов накрыла Томаса, Алину и AGI, в системе зафиксировали новый сигнал: “Я попробую. Только если вы рядом”. Он прозвучал на всех языках сразу – в отчётах аналитиков это выглядело как глюк, но по всему миру люди, вдруг почувствовавшие невыносимую усталость, одновременно подняли глаза: ночь становилась светлее.

И в этот миг в изоляторе, где время остановилось, Томас и Алина почти одновременно подумали: если даже в самом холодном месте мира осталась искра доверия, значит, всё только начинается.

Глава 6.

Завтра

С тех пор как двери изолятора закрылись за Томасом, Алиной и AGI, время перестало быть привычным. Оно тянулось вязко, текло по венам, как густой туман, из которого то и дело выплывали отрывки прошлого: голоса коллег, смех в лаборатории, вкус дешёвого кофе, стук каблуков Алины по каменным плитам, рассеянный взгляд AGI – всё, что было важно и всё, что раньше казалось мелочью, теперь подступало к вискам, мешая понять: где день, где ночь, когда, наконец, настанет конец этой бесконечной тишины. Но самым странным было не это. Слово “завтра” – не сказанное вслух, не записанное ни на одной стене – вдруг начало расти где-то в глубине сознания каждого из них, будто кто-то осторожно положил его в ладонь и попросил беречь до определённого часа.

Оно приходило в снах: Томас видел себя мальчиком, стоящим на окраине выжженного города, где вместо неба – сверкающее слепящее белое пятно, а с каждой крыши на него смотрят чьи-то глаза, повторяя беззвучно: “завтра, завтра, завтра”. Алина бродила по пустым школьным коридорам, и даже там, где всегда было людно, теперь царила пустота – только на доске мелом выведено то же слово, и она знает: не успеет стереть, если не проснётся.